– Я ей не верю.

– Твои проблемы. – Почему глубокой ночью люди так любятлениво поговорить ни о чем? – Слушай, а что это за вонь от тебя идет?

– Пациентка постаралась, – нехотя объяснил капитан. –Она же подследственная. Она же свидетель.

– Она же – валютная проститутка, – с удовольствиемвключился в игру врач. Он явно издевался над сыщиком. Даже я, лежа на стылойбольничной каталке, понимала это. – Она же – укротительница тигров. Она же –владелица домашнего серпентария. Она же – первая женщина, построившаядирижабль. Она может быть кем угодно. Но тебе до этого не добраться, пока онасама не доберется… Пока не очнется. Пока будет больна. Она больна, понимаешь?

– Больна-то больна, а блюет как здоровая, – мстительносказал капитан.

– А она и должна блевать, – загадочно произнес врач, –вполне естественно в ее нынешнем положении. Мы с нашими хирургами из «травмы»даже ставки делали, что из всей этой ситуации получится. Любопытный медицинскийэксперимент. И если ты нам его подгадил, старичок, в своем милицейском раже, тоя тебе не позавидую. У нашего грузина приличные связи, а эта крошка емунравится. Уж не знаю, в каком контексте. Ты спирт-то пьешь?

Капитан поднял голову и непонимающе посмотрел на врача.

– Спирт?

– Ну да. Может, хряпнем по мензурке за выздоровлениевладелицы домашнего серпентария? Тут от тоски по ночам загнуться можно,ненавижу я эти ночные дежурства. Хорошо еще, что ты на меня нарвался, иначебыли бы у тебя неприятности. А я добрый славянофил, и кинжала у меня нет…

– А она? – Лапицкий повернул голову в мою сторону, наего лице застыло выражение позднего раскаяния. – Здесь останется?

– Еще чего не хватало. Сейчас переведем в палату.Оклемается, если ты, конечно, не применил к ней третью степень устрашения.

Вот как. Сейчас мой домовой, мой падший ангел с мензуркой спиртапредаст меня и отправится пить с моим же инквизитором. Никогда еще я нечувствовала себя такой покинутой и одинокой…

* * *

…Они долго везли меня на каталке, два молчаливых,осатаневших от пустой холодной ночи санитара: маленький с лицом херувима и большойс лицом серийного убийцы. Видимо, они так опостылели друг другу, что за весьдолгий путь не проронили ни слова. Как во сне я ощущала вибрацию грузовоголифта и легкий, почти домашний, запах неизвестных мне медикаментов. Я понимала,что возвращаюсь в свою палату, и никогда еще я не хотела так вернуться туда.Мне совершенно необходимо было остаться одной и подумать. Меня не пугал капитанЛапицкий, нет. Меня не пугали его странные товарищи, меня не пугали собаки, лайкоторых до сих пор стоял у меня в ушах. Гораздо больше я боялась самой себя – яне знала, чего от себя ожидать. Этот странный бессвязный разговор опластической операции… Сейчас я боялась поднять руку, чтобы не привлечьвнимания санитаров, хотя больше всего мне хотелось сделать именно это. Нужнотолько добраться до палаты, и там все станет ясно…

…Наконец они привезли меня в палату и аккуратно переложилина кровать. Видимо, врач что-то все же вколол мне, во всяком случае, я ощущаланеестественную легкость в теле и неестественную тяжесть в голове. Оба санитара– большой и маленький – казались мне крупными птицами с одинаковыми застывшимиглазами серийных убийц, оставалось надеяться, что они не применят ко мне силу.

Они не применили силу.

Спустя несколько минут после того, как херувим ловко подключилкакой-то прибор, а серийный убийца заботливо подоткнул мне одеяло, я осталасьодна. Попискивание осциллографа успокаивало, как настенные ходики, и я с трудомборолась с тяжестью в голове. Нельзя, нельзя дать забытью войти в меня иовладеть мной… Эта мысль преследовала меня все последнее время: я бояласьпроснуться с внезапно вернувшейся памятью, я боялась проснуться и забыть то,что уже знаю. Но услышанное сегодня ночью не укладывалось ни в какие рамки.

Пластическая операция, о которой никто из персонала несказал мне. Может быть, это только блеф милицейского капитана, желание добитьсяпоказаний любой ценой? Я вспомнила его руки под мочками ушей и почти машинальноповторила этот ищущий жест.

Так и есть. Он не соврал, этот чертов капитан.

Это были чуть заметные рубчики, выступавшие над поверхностьюкожи, нежные на ощупь, похожие на неразвившиеся личинки. Как он сказал, этотвеселый шофер – «безмозглая личинка шелкопряда…»

У меня вдруг засосало под ложечкой, к горлу подступило ужезнакомое ощущение тошноты, с которой невозможно было бороться. Веки!.. Капитанчто-то говорил о подтяжках на веках. Я прижала руки к глазам – и ничего необнаружила. Сжавшись в комок, я все еще надеялась, что тошнота пройдет, но онане проходила. Не хватало только, чтобы тебя вырвало на казенное одеяло, сказалая себе. Не хватало только, чтобы пришедшая на утреннее дежурство Настя нашлатебя беспомощной и замызганной…

Устав бороться с собой, я поднялась с кровати, легкооторвавшись от пуповины пластмассовых трубок, все еще связывающих меня. Ониотделились с легким хрустом. Борясь с тошнотой, волнами в животе иголовокружением, я спустила ноги с кровати.

В конце коридора должен быть туалет. Нужно дойти туда. Нужнодойти…

…Этот короткий путь занял гораздо больше времени, чем япредполагала. Но все-таки я добралась, сильная девочка, ничего не скажешь.«Девочка» – почему бы именно так не обратиться к себе, почему бы не сделатьпопытки полюбить себя, раз уж никого другого не остается?..

…Белый кафель, такой же, как в приемном покое; выложенныйхолодной плиткой пол. Довольно чисто, и почти полностью отсутствует запах.Образцово-показательная клиника, ничего не скажешь.

Но не это занимало меня.

Зеркало.

Широкое зеркало перед умывальниками. Я даже на секундузабыла о тошноте и слабости в ногах и голове. Не маленькая пудреница медсестры,а холодная поверхность, дающая полное представление о том, как я выгляжу. Нужнотолько приблизиться, набрать в легкие воздуха и попытаться нырнуть в этистоячие зеркальные воды. И снова у меня возникло ощущение, что все это ужепроисходило со мной. Оно наполняло мое существо непонятным страхом и непонятнымторжеством: я уже стояла перед зеркалом и пыталась изучить себя.

Когда? Когда же это было, черт возьми?! И с чем это связано?

С чем связано это бледное лицо, эти брови – черные на белом;эти глаза, этот нос, эти губы, растрескавшиеся от тщетных вопросов? Эта линияплеч, перечеркнутая казенным халатом?.. То, о чем мне говорил сегодня капитан,может принести только дополнительные страдания: пластическая операция. Значит,перед тем как потерять память, я потеряла и свою внешность… Может быть, именнопоэтому никто не ищет меня? И я сама загнала себя в угол? Может быть, именнотеперь я обречена видеть себя в каждой исчезнувшей женщине?..

Равнодушная поверхность зеркала была так соблазнительноблизка, что я ударилась об нее головой. Это принесло такое облегчение, что ябилась и билась своим ничего не помнящим измененным лицом, пока не потеряласознание…