Она запрокинула голову, пытаясь запечатлеть в памятисовершенную красоту цветущего миндаля среди зыблющегося золотого моря, и вдругкартину нарушило нечто далеко не столь прекрасное. Не кто иной как Лион МёрлингХартгейм собственной персоной осторожно шагает меж нарциссов, коренастую фигурузащищает от холодного ветерка неизбежное немецкое кожаное пальто, солнцеотсвечивает в посеребренных сединой волосах.

— Ты застудишь почки, — сказал он, снял пальто ирасстелил на земле подкладкой кверху, так, чтобы они оба могли сесть.

— Как ты меня отыскал? — спросила Джастина,передвигаясь на край, подбитый коричневым шелком.

— Миссис Келли сказала мне, что ты поехала сюда.Остальное несложно. Шел, шел — и нашел.

— И воображал, наверно, что я одурею от радости икинусь тебе на шею?

— Ну и как? Рада?

— Верен себе — вечно отвечаешь вопросом на вопрос. Нет,я не рада тебя видеть, Ливень. Я думала, что сумею от тебя отделаться.

— Не так-то просто отделаться от хорошего человека. Какты живешь?

— Нормально.

— Оправилась от всего, что было?

— Нет.

— Что ж, этого следовало ждать. Но я начал понимать,что, раз уж ты от меня отказалась, гордость нипочем не позволит тебе сделатьпервый шаг к примирению. А у меня, herzchen, хватает мудрости понять, чтогордость — не лучший спутник одинокой жизни.

— Не воображай, будто ты выставишь ее за дверь изаймешь ее место, Лион, предупреждаю, в качестве спутника жизни ты мне ненужен.

— Ты мне тоже больше не нужна в этом качестве. Этотмгновенный, без запинки, ответ раздосадовал Джастину, но она изобразила на лицеоблегчение.

— Честно?

— А иначе неужели, по-твоему, я вытерпел бы такуюдолгую разлуку с тобой? В этом смысле ты была для меня временным увлечением, ноя по-прежнему дорожу твоей дружбой, и мне тебя не хватало как близкого друга.

— Ох, Ливень, и мне тоже!

— Вот и хорошо. Значит, как друга ты меня принимаешь?

— Конечно!

Он откинулся на пальто, заложил руки за голову, ленивоулыбнулся Джастине.

— Сколько тебе лет, тридцать? В этом несуразном костюметы больше похожа на девчонку. Может быть для чего другого я тебе и не нужен,Джастина, но уж как судья и советник по части уменья одеваться простонеобходим.

Она засмеялась.

— Признаться, в те времена, когда ты в любую минуту могко мне как с неба свалиться, я больше следила за своей наружностью. Но если мнетридцать, так и ты уже не юноша, тебе, должно быть, все сорок, не меньше.Теперь разница уже не кажется такой огромной, правда? А ты похудел. Ты здоров,Лион?

— Я ведь не был толстым, только плотным, потому отвечного сиденья за письменным столом и не раздался вширь, а, наоборот, усох.

Джастина тоже улеглась на пальто, повернулась на живот, сулыбкой совсем близко заглянула ему в лицо.

— Как славно опять тебя видеть. Ливень! Ты один умеешьне давать мне потачки.

— Бедная ты, бедная. Кстати, ты ведь теперь богатаяженщина?

— Деньгами? — Джастина кивнула. — Странно,что кардинал де Брикассар оставил свои деньги мне. То есть он все завещал нампоровну, мне и Дэну, но ведь по закону я — единственная наследница Дэна. —Невольная судорога исказила ее лицо. Она поспешно отвернулась и сделала вид,будто разглядывает какой-то единственный нарцисс в золотистом море, пока непочувствовала, что опять сумеет сладить со своим голосом. — Знаешь,Ливень, я дорого бы дала, чтоб понять, что связывало этого кардинала с нашейсемьей. Кто он нам был, друг, и только? Тут что-то загадочное, больше, чемпростая дружба. А что — не знаю. Очень хотелось бы знать.

— Незачем. — Лион поднялся, протянул ейруку. — Идем, herzchen, я угощу тебя ужином в любом месте, где, по-твоему,достаточно любопытных глаз заметят, что некая рыжая австралийская актриса инекий германский министр заключили мир. Моя репутация шалопая и донжуана сильнопострадала с тех пор, как ты дала мне отставку.

— Полегче на поворотах, мой друг. Меня больше неназывают рыжей австралийской актрисой, теперь, когда я создала незабываемыйобраз Клеопатры, я — роскошная, великолепная английская актриса с тициановскимиволосами. Или, может быть, вам не известно, сэр, что критики именуют меня самойэкзотической Клеопатрой за последние десятилетия?

И она расправила плечи, угловато согнула руки, выставивкисти, точь-в-точь изображение на египетских фресках.

Глаза Лиона весело блеснули.

— Экзотической? — с сомнением переспросил он.

— Да, экзотической! — решительно подтвердилаДжастина.

Кардинала Витторио уже не было в живых, и Лион теперь не такчасто бывал в Риме. Вместо этого он ездил в Лондон. Поначалу Джастина была ввосторге и ничего не загадывала сверх предложенной им дружбы, но проходилимесяцы. Лион ни словом, ни взглядом не напоминал о былых отношениях, и ейпонемногу становилось досадно, а чем дальше, тем сильней не по себе. Опять иопять она уверяла себя, что и не думает начинать все сначала — нет, с этимпокончено, ничего такого она вовсе не желает. И она не впускала в сознаниеобраз того, другого Лиона, так успешно забытый, что он возникал снова только впредательских снах.

Первые месяцы после гибели Дэна были ужасны, тянуло кинутьсяк Лиону, ощутить его рядом телом и душой, ведь только позволить — и он будет снею, и так трудно противиться этой тяге. Но не могла она позволить, позвать:заслоняя его лицо, перед нею стояло лицо Дэна. Нет, это было правильно —отказаться от него, бороться с собою, затоптать в себе каждую искорку влеченияк нему. Время шло, и казалось — он навсегда ушел из ее жизни и тело еепогрузилось в какое-то оцепенение, в спячку, а ум послушно все позабыл.

Но теперь, когда Лион вернулся, становилось день ото днятрудней. Джастину так и подмывало спросить — помнит ли он все, что было междуними… неужели он мог забыть?! Она-то, разумеется, со всякими этими чувствамипокончила, но приятно было бы узнать, что он — не покончил; понятно, приусловии, что «эти чувства» означают для него Джастину и только Джастину.

И все это завиралыцина. Ничуть не похоже, чтобы душу илитело Лиона иссушала безответная любовь, и он не проявляет ни малейшего желаниявоскресить прошлое. Он хотел ее дружбы, радуется, что они опять друзья. Вот ипре красно! Она и сама этого хотела. Только… неужели он мог забыть?! Нет,невозможно… но, черт его побери, вдруг он и вправду забыл!

В тот вечер, когда мысли Джастины приняли такой оборот, онаиграла леди Макбет как-то особенно яростно, совсем не похоже на обычную свою трактовкуэтой роли. Потом провела почти бессонную ночь, а наутро пришло письмо отматери, и у нее стало совсем смутно и неспокойно на душе.