От этой мысли она горько расплакалась, потом кое-каксовладала с собой — хватит дурака валять! — долго ворочалась с боку на боки взбивала подушку в напрасных попытках заснуть, потом отчаялась, попробовала,лежа в постели, читать какую-то пьесу. Через несколько страниц словапредательски слились, поплыли перед глазами, и как ни пыталась Джастина,прибегая к старой, привычной уловке, загнать отчаяние в самый дальний уголсознания, оно все-таки обрушилось на нее всей тяжестью. Наконец, когда в окнапросочился поздний, мутный лондонский рассвет, она подсела к письменному столу;зябко, вдалеке на улицах рычат моторы, тянет сыростью, во рту горечь. И вдругподумалось: а ведь Дрохеда — это чудесно! Чистейший воздух, тишина, которуюнарушают только голоса природы. Покой.

Она взяла один из своих фломастеров и принялась за письмо кматери, и, пока писала, слезы высохли.

"Я все-таки надеюсь, что ты понимаешь, почему послесмерти Дэна я ни разу не была дома, — писала она. — Но что бы ты обомне ни думала, я знаю, ты будешь довольна, что я собираюсь раз и навсегдаисправить ошибку.

Да, вот именно. Я возвращаюсь домой совсем, мама. Ты былаправа, пришло время, когда я затосковала по Дрохеде. Порезвилась, попрыгала иувидела — пустое это и мне ни к чему. Что же, так весь век и мотаться по сцене?А кроме сцены тут для меня и вовсе ничего нет. Хочется чего-то верного,надежного, неизменного, все это воплощено в Дрохеде, и потому я возвращаюсьдомой. Хватит с меня воздушных замков. Как знать, может, я выйду замуж за БояКинга, если он еще не раздумал, и, наконец, сделаю в жизни что-то полезное, кпримеру, нарожаю новых фермеров для нашей Северо-западной равнины. Я устала,мама, так устала, сама не знаю, что говорю, и нет у меня сил выложить на бумагевсе, что чувствую.

Ладно, попытаюсь справиться с этим в другой раз. С ледиМакбет покончено, роль на будущий сезон у меня еще не подобрана, и я никого втеатре не подведу, если теперь откланяюсь. В Лондоне актрис хоть пруд пруди,Клайд в два счета найдет мне замену, а тебе ведь некем меня заменить, правда?Извини, что мне понадобился тридцать один год жизни, чтобы это понять.

Пожалуй, до меня и посейчас еще не дошло бы, если б не помогЛион, но он умница, весьма проницательный малый. Хоть он с тобой и не знаком,но, похоже, понимает тебя куда лучше, чем я. Правда, говорят, со сторонывиднее. Во всяком случае, он со стороны отлично все видит. Мне он опротивел,вечно следит за мной со своих олимпийских высот. Наверно, воображает, будто этоего долг перед Дэном, или что-то такое ему обещал, каждый раз сваливается комне как снег на голову, надоело; хотя в конце концов я поняла, что это я емунадоела. А если я благополучно вернусь в Дрохеду, все его долги и обещанияотменяются, правда? По крайней мере, пускай спасибо скажет, что ему не придетсябольше летать из-за меня в Лондон.

Как только улажу туг все дела, напишу, когда меня ждать. Апока не забывай, что я хоть и по-своему, не по-людски, тебя люблю".

Она подписалась, против обыкновения, не размашисто, почтитак же аккуратно подписывались когда-то обязательные послания домой под орлинымвзором суровой монахини. Джастина сложила листки, сунула в конверт авиапочты,надписала адрес. И по дороге в театр, где вечером в последний раз играли«Макбета», отослала.

И сразу же начала готовиться к отъезду. Клайд, услыхав такуюновость, разогорчился до того, что закатил настоящую истерику, от которойДжастину бросило в дрожь, однако наутро круто переменил фронт и ворчливо, нодобродушно сдался. Переуступить квартиру, которую она снимала близЧеринг-Кросс, оказалось проще простого — квартал модный, охотников сразунашлось множество, телефон звонил каждые пять минут, и под конец Джастинапросто переложила трубку с рычага на стол. Миссис Келли, которая прибиралаквартирку с тех давних времен, когда Джастина только-только поселилась вЛондоне, грустно бродила среди хаоса ящиков и стружек, оплакивая свою судьбу, иукрадкой опять клала трубку на рычаг в робкой надежде: вдруг позвониткто-нибудь, кого Джастина слушается, и уговорит ее остаться.

И среди всей этой суматохи действительно позвонил некто,кого Джастина слушалась, но не затем, чтобы уговорить ее остаться; Лион даже незнал, что она уезжает. Он только попросил ее взять на себя обязанности хозяйки,он дает у себя в доме на Парк-лейн званый ужин.

— Какой дом на Парк-лейн? — изумилась Джастина.

— Видишь ли, Англия все деятельней участвует вЕвропейском экономическом сообществе. И я провожу здесь столько времени, что удобнейобзавестись в Лондоне каким-то pied-a-terre[26], вот я и снял домна Парк-лейн, — объяснил Лион.

— Вот негодяй! Какого же черта ты секретничал? И давноу тебя этот дом?

— Около месяца.

— И ты мне в тот раз загадывал какие-то дурацкиезагадки и ничего не сказал?! Черт тебя возьми совсем! — Она дажезапиналась от злости.

— Я хотел тебе сказать, но уж очень забавно тывообразила, что я все время летаю взад-вперед, слишком велик был соблазн ещенемножко поводить тебя за нос. — В голосе Лиона слышался смех.

— Убить тебя мало! — сквозь зубы процедилаДжастина, на глаза ее навернулись слезы.

— Нет-нет, herzchen! Пожалуйста, не сердись! Помоги мнепринять гостей и осматривай мое новое жилище, сколько душе угодно.

— Ну, конечно, самый подходящий случай — всопровождении тысячи других гостей! Ты что, боишься остаться со мной вдвоем?Кого ты, собственно, опасаешься, себя или меня?

— Ты будешь не гостья, — ответил он на первуюполовину ее гневной речи. — Ты будешь хозяйка, это совсем не одно и то же.Так поможешь мне?

Тыльной стороной кисти Джастина утерла слезы.

— Ладно, — буркнула она в трубку.

Она никак не ждала, что будет так хорошо и весело: домоказался просто прелесть, а сам Лион в наилучшем настроении, которым поневолезаразилась и Джастина. Она явилась в подобающем случаю, хотя, на его вкус,немного слишком ярком наряде, и в первую секунду он невольно поморщился,поглядев на это ослепительно розовое шелковое платье, но тотчас взял ее подруку и до появления гостей провел по всему дому. И потом целый вечер былбезупречен, на глазах у всех держался с нею так естественно, непринужденно, чтоона чувствовала себя и нужной, и желанной. Гости сплошь были важные персоны, ейдаже не хотелось думать о том, какие политические решения должны принимать этилюди. Самые заурядные люди. Тем хуже.

— Это бы еще ничего, будь хоть в одном из них какая-тоискра, что-то от значительной личности, — сказала Джастина Лиону, когдавсе разошлись; она рада была случаю побыть с ним вдвоем и только спрашиваласебя, скоро ли он отправит ее восвояси. — Знаешь, как в Наполеоне илиЧерчилле. Если уж человек стал государственным деятелем, наверно, не вредносчитать себя избранником судьбы. А ты веришь, что ты — избранник судьбы?