— Скажи, мама, — спросила вдруг Мэгги, —почему тебя сломила именно смерть Дэна? Ни из-за Фрэнка, ни из-за папы и Стюартатак не было.

— Сломила? — Фиа опустила спицы; вязала она итеперь не хуже, чем во времена, когда видела превосходно. — О чем тыговоришь?

— Ну, это ведь тебя совсем убило.

— Меня и тогда каждый раз убивало, Мэгги, Но я быламоложе, и у меня хватало сил лучше это скрывать. И разум был потверже. Вот каку тебя теперь. Но Ральф знал, что со мной сделалось, когда погибли папа иСтюарт. Ты была еще девчонкой и не понимала. — Она чуть улыбнулась. —Знаешь, Ральфом я восхищалась. Он был такой… необыкновенный. Совсем как Дэн.

— Да, правда. А я не знала, что ты это понимаешь, мама…то есть какие они оба по природе своей. Чудно. Ты для меня загадка, мама,темный лес. Столько в тебе всякого, чего я не знаю.

— Надо надеяться! — усмехнулась Фиа. Руки ее всееще праздно лежали на коленях. — Так вот, вернемся к главному — если тысумеешь сейчас помочь Джастине, значит, твои беды тебя научили большему, чеммои — меня. Я не позаботилась о тебе, как советовал Ральф. Ни о чем не хотеладумать, только вспоминать… А ведь у тебя и выбора все равно нет. Тольковоспоминания и остаются.

— Что ж, когда боль немного притупится, и воспоминанияутешают. Разве не так? Двадцать шесть лет у меня был Дэн, и я приучила себя кмысли, что, наверно, все к лучшему, наверно, он избежал какого-нибудь совсемуже страшного испытания, такого, что и не вынес бы, сломился. Как Фрэнк, толькоот чего-то другого. Есть немало такого, что хуже смерти, мы с тобой обе этознаем.

— И ты совсем не ожесточилась? — спросила Фиа.

— Сначала — да, а потом ради них я себя переломила. Фиаопять принялась за вязанье.

— Значит, после нас никого не останется, — тихосказала она. — И не будет больше Дрохеды. Ну, напишут про нее несколькострочек в книгах по истории, и приедет в Джилли какой-нибудь серьезный молодойчеловек, станет разыскивать и расспрашивать всех, кто еще что-то помнит, инапишет о Дрохеде книжку. Последнее из громадных землевладений Нового ЮжногоУэльса. Но читатели никогда не поймут, что это было на самом деле, просто несмогут понять. Для этого надо было разделить ее судьбу.

— Да, — сказала Мэгги (она ни на минуту непереставала вязать), — для этого надо было разделить ее судьбу.

В дни, когда Джастина была вне себя от потрясения и горя,прощальное письмо к Лиону далось ей без особого труда и даже доставило какое-тожестокое удовольствие, ведь она тогда наносила ответный удар: я мучаюсь, такмучайся же и ты. Но на сей раз Лион поставил себя не в такое положение, чтобыможно было письменно дать ему отставку. Итак, не миновать ужина в ихизлюбленном ресторане. Он не пригласил ее к себе в дом на Парк-лейн, это ееогорчило, но не удивило. Ну, разумеется, он даже прощаться намерен подблагосклонным надзором верного Фрица. Уж конечно, он не намерен рисковать.

Впервые за все годы она постаралась одеться по его вкусу;видно, бесенку, что неизменно подстрекал ее щеголять в оранжевых оборках,пришлось, отругиваясь, убраться восвояси. Лион предпочитал строгий стиль, апотому Джастина надела длинное, до полу, платье шелкового трикотажа —темно-красное, матовое, с закрытым воротом и длинными узкими рукавами. К нему —широкое колье из витой золотой нити с гранатами и жемчужинами и такие жебраслеты. Но что за несносные волосы! Никакого сладу с ними, и никак не угодишьЛиону. Подкраситься больше обычного, чтоб не так заметно было, какое у неерасстроенное лицо. Вот так. Сойдет, лишь бы он не стал слишком присматриваться.

Он как будто и не присматривался, во всяком случае неспросил — устала она или, может быть, ей нездоровится, даже ни слова не сказало том, какое нудное занятие укладывать чемоданы. Совсем на него не похоже. Онбыл уж до того на себя не похож, что Джастине стало казаться — наступает конецсвета.

Она старалась, чтобы ужин проходил славно и весело, пускайпотом в письмах будет о чем вспоминать, но Лион и не думал ей помочь. Если бможно было внушить себе, что просто он огорчен ее отъездом, тогда бы ещеничего. Но и это ей не удавалось. Явно не то у него настроение. Какой-то онотсутствующий, будто сидишь с плоскостным изображением, вырезанным из бумаги, ионо только и ждет, чтоб подул ветерок и унес его куда-нибудь от нее подальше.Точно Лион с ней уже простился и эта встреча совершенно лишняя.

— Ты получила ответ от матери? — вежливоосведомился он.

— Нет, да, по совести говоря, и не жду. Она, верно, отрадости все слова растеряла.

— Хочешь, Фриц завтра отвезет тебя в аэропорт?

— Нет, спасибо, могу доехать и на такси, —нелюбезно ответила Джастина. — Не хочу тебя лишать его услуг.

— У меня завтра весь день разные заседания, так что,уверяю тебя, Фриц мне не понадобится.

— Я же сказала, возьму такси! Лион поднял брови.

— Незачем повышать голос, Джастина. Поступай какхочешь, я спорить не стану.

Он больше не называл ее herzchen; в последнее время она всереже слышала это давно привычное ласковое слово, а сегодня Лион не произнес егони разу. До чего унылый, гнетущий получился вечер! Хоть бы он скорей кончился!Джастина поймала себя на том, что смотрит на руки Лиона и пытается вспомнить ихприкосновение — и не может. Зачем жизнь так запутана и так скверно устроена, зачемэто нужно, чтобы случалось вот такое, как с Дэном?! Быть может, именно от мыслио Дэне ей стало совсем уж невыносимо тяжко, ни минуты больше не высидеть, и онаоперлась ладонями на ручки кресла.

— Пойдем отсюда, если не возражаешь. У меня отчаянноразболелась голова.

На перекрестке у проулка Джастины Лион помог ей выйти измашины. Велел Фрицу объехать квартал и вернуться за ним и учтиво, как чужую,взял ее под руку. Под леденящей лондонской моросью они медленно шли по каменнымплитам, шаги отдавались гулким эхом. Мрачные, одинокие шаги, точно на кладбище.

— Итак, мы прощаемся, Джастина, — сказал Лион.

— Во всяком случае, пока, — бодро откликнуласьДжастина. — Это же не навек. Я изредка буду наезжать в Лондон, и, надеюсь,ты когда-нибудь выберешь время навестить нас в Дрохеде.

Он покачал головой.

— Нет, Джастина. Это прощанье навсегда. Думаю, мыбольше не нужны друг другу.

— То есть это я больше не нужна тебе. — Онавыдавила из себя довольно правдоподобный смешок. — Ничего, Ливень! Можешьменя не щадить, я стерплю!

Он наклонился, поцеловал ее руку, выпрямился, поглядел ей вглаза, улыбнулся и пошел прочь.

На коврике у двери ждало письмо от матери. Джастинанагнулась, подняла письмо, тут же кинула сумочку, пальто, сбросила туфли ипрошла в гостиную. Тяжело села на какой-то ящик, закусила губу и минуту-другуюзадумчиво, с недоумением и жалостью разглядывала великолепную пояснуюфотографию Дэна, снятую на память о дне его посвящения в сан. Вдруг заметила,что пальцами босых ног безотчетно гладит свернутый ковер из шкур кенгуру,досадливо поморщилась, порывисто встала.