Пройтись на кухню — вот что ей сейчас требуется. И онапрошла на кухню, достала банку растворимого кофе и сливки из холодильника.Наливала холодную воду из крана и вдруг замерла, широко раскрытыми глазамиобвела кухню, будто видела ее впервые. Пятна и царапины на обоях, щеголеватыйфилодендрон в корзинке, подвешенной к потолку, стенные часы — черный котеноквиляет маятником-хвостом и ворочает глазами, провожая беспечно убегающиеминуты. На грифельной доске крупно выведено: не забыть щетку для волос. Настоле — карандашный набросок, недели три назад она нарисовала Лиона. И пачкасигарет. Джастина закурила, поставила на огонь воду для кофе и заметила, что вкулаке все еще зажат смятый конверт — письмо матери. Можно и прочитать, покагреется вода. Подсела к кухонному столу, щелчком сбросила на пол карандашныйпортрет Лиона и поставила на него ноги. Вот так-то. Лион Мёрлинг Хартгейм!Больно ты мне нужен, важная шишка, чиновничья душа, немецкая колбаса в кожаномпальто. Так, значит, я тебе уже без надобности, да? Ну и ты мне без надобности!

"Дорогая моя Джастина, — писала Мэгги. —Несомненно, ты, по своему обыкновению, все решала сгоряча, но я надеюсь, чтомое письмо дойдет вовремя. Если что-нибудь в моих последних письмах оказалосьпричиной такого скоропалительного решения, пожалуйста, извини. У меня и вмыслях не было подтолкнуть тебя на такое сумасбродство. Наверно, мне простозахотелось толики сочувствия, но я вечно забываю, что ты очень уязвима и толькос виду толстокожая. Да, конечно, мне очень одиноко, до ужаса. Но ведь если ты ивернешься домой, этим ничего не поправить. Подумай немножко — и поймешь, чтоэто правда. Чему поможет твой приезд? Не в твоей власти ни вернуть мне то, чтоя потеряла, ни возместить утрату. И потом, это ведь не только моя утрата, но итвоя, бабушкина, всех. Ты, кажется, вообразила, что в чем-то виновата? Сильноошибаешься. Подозреваю, ты вздумала вернуться потому, что каешься и хочешьчто-то такое искупить. Это все гордость и самонадеянность, Джастина. Дэн был недитя малое, а взрослый человек. Не забудь, я-то его отпустила. Дай я себе волю,как ты, я бы до тех пор кляла себя за то, что позволила ему жить, как он хотел,пока не угодила бы в сумасшедший дом. Но я себя не кляну. Никто из нас неГосподь Бог — правда, у меня было больше возможностей в этом убедиться, чем утебя.

Возвращаясь домой, ты приносишь мне в жертву свою жизнь. Яне желаю такой жертвы. Никогда не желала. И сейчас ее не приму. Жизнь в Дрохедене по тебе и всегда была не по тебе. Если ты еще не разобралась, где твоенастоящее место, сядь-ка прямо сейчас и задумайся всерьез. Право, иногда тыужасно туго соображаешь. Лион очень милый человек, но я что-то никогда ни водном мужчине не встречала такого бескорыстия, какое тебе в нем мерещится. РадиДэна он о тебе заботится, как бы не так! Пора стать взрослой, Джастина!

Родная моя, свет померк. Во всех нас погас некий свет. Иничем, ничем ты тут не можешь помочь, неужели сама не понимаешь? Не станупритворяться, будто я вполне счастлива, этим я только оскорбила бы тебя. Да иневозможно для человека полное счастье. Но если ты думаешь, что мы здесь с утрадо ночи плачем и рыдаем, ты глубоко ошибаешься. В нашей жизни есть и радости, иедва ли не самая большая — что для тебя свет в нас еще горит. А свет Дэна погаснавсегда. Пожалуйста, Джастина, милая, постарайся с этим примириться.

Конечно же, приезжай в Дрохеду, мы будем тебе очень-оченьрады. Но — не насовсем. Ты не будешь счастлива, если тут останешься. Мало того,что незачем тебе приносить такую жертву, — она была бы еще и напрасной.Если ты, актриса, оторвешься от театра хотя бы на год, это будет тебе слишкомдорого стоить. Так что оставайся там, где твое настоящее место, где ты всегополезнее".

Как больно. Словно в первые дни после смерти Дэна. Та женапрасная, бесплодная, неотвратимая боль. То же мучительное бессилие. Да,конечно, я ничем не могу помочь. Ничего нельзя поправить, ничего.

Что за свист? Это кофейник кипит. Тише, кофейник, тише! Нетревожь мамочку! Каково это — быть единственным ребенком своей мамочки, а,кофейник? Спроси Джастину, она-то знает. Да, Джастина хорошо знает, что значитбыть единственным ребенком. Но я — не тот ребенок, который ей нужен, несчастной,увядающей, стареющей женщине на далекой овцеводческой ферме. Ох, мама, мама…Неужели ты думаешь, будь это в человеческих силах, я бы не поменялась? Мояжизнь взамен его жизни, новые лампы взамен старых, вернуть бы волшебный свет…Как несправедливо, что умер Дэн, а не я… Она права. Если я и вернусь в Дрохеду,этим Дэна не вернешь. Свет угас, и мне его не зажечь снова. Но я понимаю, чтоона хочет сказать. Мой свет еще горит в ней. Но возвращаться в Дрохеду не надо.

Дверь ей открыл Фриц, на сей раз не в щегольской темно-синейформе шофера, а в щегольской утренней форме дворецкого. Улыбнулся, церемоннопоклонился, старомодно, на истинно немецкий манер щелкнув каблуками, и Джастинавдруг подумала — может быть, он и в Бонне исполняет двойные обязанности.

— Скажите, Фриц, вы всего лишь скромный слуга герраХартгейма или его страж и телохранитель? — спросила она, отдавая емупальто.

— Герр Хартгейм у себя в кабинете, мисс О'Нил, —был бесстрастный ответ.

Лион сидел, чуть наклонясь вперед, и смотрел в огонь, Наташаспала, свернувшись на ковре перед камином. Когда отворилась дверь, он поднялглаза, но ничего не сказал и, видно, ничуть не обрадовался.

Джастина пересекла комнату, опустилась на колени и уткнуласьлбом в колени Лиона.

— Ливень, я так виновата, — прошептала она. —Мне нет прощенья за все эти годы.

Он не встал на ноги и не поднял ее, но опустился рядом с неюна колени.

— Это чудо, — сказал он. Джастина улыбнулась ему.

— Ты ведь не разлюбил меня, правда?

— Конечно, нет, herzchen.

— Наверно, я ужасно тебя мучила.

— Не в том смысле, как ты думаешь. Я знал, что ты менялюбишь, и я ждал. Я всегда верил, что терпеливый в конце концов непременнопобеждает.

— И решил дать мне самой во всем разобраться. И никапельки не испугался, когда я сказала, что уезжаю домой в Дрохеду, правда?

— Еще как испугался! Появись на горизонте другоймужчина, это бы меня мало беспокоило. Но Дрохеда — грозный соперник. Нет, яочень испугался.

— Ты знал, что я уеду, еще раньше, чем я тебе сказала,правда?

— Клайд проболтался. Позвонил мне в Бонн, спрашивал, немогу ли я как-нибудь тебя удержать, и я сказал, пускай поддакивает тебе хотя бынеделю-другую, а я попробую что-нибудь сделать. Не ради него, herzchen. Радисебя. Я не столь бескорыстен.

— Вот и мама так говорит. А этот дом! Ты его завел ужемесяц назад?

— Нет, и он вообще не мой. Но ведь ты будешь и дальшеработать в театре, так что дом в Лондоне нам нужен, и я узнаю, нельзя ли купитьэтот. Конечно, если он тебе по душе. Я даже предоставлю тебе отделать егозаново, только дай слово — не в розовых и оранжевых тонах!