Лишь слегка взмахнул рукой, призывая их к терпению, а потомподнялся и поманил за собой.

Мы пересекли коридор. Дверь в комнату Пэтси стояла открытой.К ее спальне не примыкала гостиная, как к моей, но комната была просторной икрасивой, с огромной кроватью в голубых и белых оборочках, с диваном истульями, обтянутыми голубым шелком. Пэтси сидела на диване с Синди, нашейсиделкой, и смотрела телевизор, а Большая Рамона, занимавшая одно из кресел,вышивала на пяльцах. Звук телевизора был сильно приглушен, но зрителям, видимо,это было не важно. Когда мы вошли, Большая Рамона поднялась с кресла, чтобыуйти. Ее примеру захотела последовать и Синди.

– Что это за вторжение? – возмутиласьПэтси. – Эй, Синди, не смей уходить, пока не сделаешь еще один укол. Мнеплохо. А ты, Тарквиний Блэквуд, даже не интересуешься, жива я или мертва. Когдаумру, ты тоже всех потащишь на кладбище Метэри с полуночным боем часов?

– Не знаю, Пэтси, – ответил я. – Может быть,я просто тебя придушу, а потом сброшу в болото. Иногда мне даже снится, как ятебя убиваю и скидываю в болото. Мне снится, что я это делаю. Ты вся такаякарамельная на вкус и сразу глубоко погружаешься в зеленую воду.

Пэтси рассмеялась и замотала головой, глядя на меня и моихновых друзей. В своей длинной белой фланелевой рубашке она казалась особеннохудой, я даже начал за нее беспокоиться. Ее светлые волосы, которые она такчасто начесывала, теперь были просто расчесаны и спускались на плечи волнами,придавая ей моложавый вид. Ее большие глаза смотрели сурово.

– Ты абсолютно спятил, Тарквиний Блэквуд, –презрительно фыркнула она. – Тебя следовало утопить сразу после рождения.Ты не знаешь, как я тебя ненавижу.

– Полно, Пэтси, вы ведь говорите это несерьезно, –сказала Синди, сиделка. – Я поднимусь через час и сделаю еще один укол.

– Но мне сейчас плохо, – закапризничала Пэтси.

– Ты уже и так накачана лекарствами до предела, –сказала Большая Рамона.

– Вы позволите нам поговорить с вами? – спросилЛестат, а когда она жестом пригласила его присесть рядом, он опустился на дивани даже положил руку на валик за ее спиной.

– Конечно, я рада побеседовать с друзьямиКвинна, – сказала Пэтси. – Садитесь же. Прежде такого не бывало. Нэштакой высокомерный, почти все время обращается ко мне "мисс Блэквуд".Жасмин вообще меня на дух не переносит. Она думает, я не знаю, что этот еечерный ублюдок – твой ребенок. Черта с два, я не знаю. Это все знают. А она ещепри этом смеет повсюду трубить: "Это мой сынок", словно он родился отнепорочной девы, – можете себе такое представить? А я вот что скажу: еслибы отцом ребенка был не ты, Квинн, а кто-нибудь другой, он бы давно уже был напомойке, но раз в штаны Жасмин залез Маленький Квинн, то все прекрасно, еслипослушать тетушку Куин, все прекрасно, пусть себе этот маленький ублюдок бегаетпо дому...

– Ладно, Пэтси, прекрати, – сказал я. – Еслибы кто вздумал задеть чувства малыша, ты бы первая встала на его защиту.

– Я вовсе не стараюсь задеть его, Квинн, я стараюсьзадеть тебя, потому что я ненавижу тебя.

– Так и быть, я предоставлю тебе отличную возможностьзадеть мои чувства. Для этого ты должна просто поговорить со мной и моимидрузьями.

– Что ж, это доставит мне удовольствие.

Меррик, занявшая стул, на котором сидела Большая Рамона, всеэто время внимательно изучала Пэтси, теперь же она тихим голосом представиласьпо имени и представила также и Лестата.

Я присел рядом с Меррик.

Пэтси в ответ закивала и произнесла, в свою очередь, субийственно злобной улыбкой:

– А я мать Тарквиния.

– Пэтси, у него был близнец? – спросилаМеррик. – Близнец, рожденный одновременно с ним или через несколько секундпосле него?

На Пэтси напало оцепенение. Я никогда не видел, чтобы у неебыло такое лицо – пустое, неподвижное, искаженное ужасом, но уже черезнесколько секунд она завопила, призывая Синди:

– Ты мне нужна, Синди, я в панике! Синди!

Пэтси вертелась в разные стороны, тогда Лестат твердо опустилруку на ее плечо и прошептал ее имя. Она взглянула ему в глаза и пересталабиться в истерике, приступ постепенно затих.

В дверях появилась Синди, держа шприц наготове.

– Потерпите немного, Пэтси, – сказала она и,присев с левого боку, очень скромно приподняла подол ее рубашки и всадила влевое бедро Пэтси укол успокоительного, после чего поднялась и принялась ждать.

Пэтси по-прежнему смотрела в глаза Лестату.

– Понимаете, – заговорила Пэтси, – это былотакое душераздирающее, ужасное зрелище... – Она обращалась только кЛестату. – Вы не можете себе представить.

Не сводя взгляда с Пэтси, Лестат сказал, сиделке, что теперьс ее пациенткой будет все в порядке.

Пэтси уставилась на восточный ковер, и со стороны казалось,будто она изучает его узор. Потом она взглянула на меня.

– Я тебя сильно ненавидела, – сказала она. –И сейчас ненавижу. Я всегда тебя ненавидела. Ты его убил.

– Убил! То есть как?.. – опешил я.

– Да, – сказала она. – Ты его убил.

– Что ты такое говоришь? – спросил я. – Как яэто сделал? – Мне хотелось проникнуть в ее сознание, но я никогда непользовался этой способностью в разговорах с ней – меня удерживало от этогокакое-то глубокое чувство отвращения.

– Ты был такой большой, – сказала она. – Тыбыл такой здоровый, такой нормальный. Десять фунтов, одиннадцать унций. Дажекостяк у тебя был огромный. А потом появился второй, совсем крошка, мой малышГарвейн, всего три фунта весом, и врачи сказали, что он отдал тебе всю своюкровь в моей утробе, всю кровь. Ты, как младенец-вампир, выпил всю его кровь!Это было ужасно. Он ведь родился таким маленьким. Каких-то три фунта. Крошечноенесчастное создание – ничего прискорбнее я в жизни не видала.

Я не мог говорить от изумления.

Слезы текли по ее щекам. Синди вынула из коробки чистуюбумажную салфетку и промокнула лицо своей пациентке.