Ну конечно. Сказать неловко. Деньги вообще тема неловкая,особенно для российского человека. Российский человек о деньгах думать недолжен. Его не должен занимать вопрос, чем заплатили за водку и бутерброды светчиной, в широком ассортименте представленные на школьном банкете.

— Впрочем, тех, кто не сдает, мы все равно пускаем, —продолжила директриса и трубно высморкалась в клетчатый носовой платок, внесколько заходов выуженный из кармана, — у всех ведь разные жизненныеобстоятельства, вы понимаете…

Про разные жизненные обстоятельства Игорь все понималхорошо. Месяц назад у него сломалась машина. Сломалась как-то на редкостьподло, так что за ее ремонт пришлось выложить чуть не триста баксов — почтивсе, что удалось накопить за все время службы “верой и правдой”.

— Вы обязательно поговорите с Тамарочкой! По правде говоря,она все знает лучше меня. Это ее выпуск, и она этим вечером занималась оченьмного! Столько сил, и такая ужасная история…

Кудельки снова задрожали, и старческая, искривленнаяартритом рука судорожно сжала клетчатый мужской платок.

— Да будет вам, — вступил в разговор “Федор ИвановичАнискин”, — мы во всем разберемся. Вы-то ни в чем не виноваты! У вас же школа,а не режимное предприятие с охраной и контрольно-следовой полосой!

Директриса усердно закивала, изо всех сил соглашаясь, что унее школа, а не режимное предприятие.

— И ящик с записками Тамара придумала? — уточнилАнискин-Никоненко.

— Ну конечно! Ведь это так интересно — получить записочку отстарого друга или… подруги. Это что-то вроде игры. А что? Вам не нравится?

— А почему их не раздали, эти записки?

— Я… не знаю, — испуганно сказала директриса и, вытянувщуплую шею, осторожно заглянула Никоненко за спину, как будто проверяя, наместе ли ящик, — это у Тамары надо спросить. Может, она забыла или забегалась ине успела…

— Конечно, спросим, — согласился капитан, — а вот… ПотаповДмитрий, как его по батюшке?

— Дмитрий Юрьевич Потапов, — старательно выговориладиректриса, — наша гордость. Единственный из наших выпускников, кто достигбольших успехов на таком сложном поприще, как государственная служба, и мыочень благодарны Дмитрию Юрьевичу за то, что он сегодня приехал.

Она говорила с таким энтузиазмом и так складно, чтоНиконенко быстро глянул по сторонам — не видно ли где поблизости самого ДмитрияЮрьевича. Но поблизости никого не было, только чуть-чуть шевелилась, как отсквозняка, оконная створка.

— Он приехал к началу вечера или попозже? — Эта створкапочему-то заинтересовала Игоря, но посмотрел он не на нее, а на противоположнуюстену, где была одна-единственная дверь с надписью “Для девочек”.

— Перед самым началом. Никто и не ждал. Его, конечно,пригласили, но мы были уверены, что Дмитрий Юрьевич не придет. Он же оченьзанятой человек…

Ни разу она не сбилась с “Дмитрия Юрьевича” на “Диму” илипросто на “Потапова”, хотя вряд ли он был “Дмитрий Юрьевич”, когда числился вее учениках.

— …нам и в его приемной сказали, что приглашение он получил,но точно еще не знает, поедет или нет. Даже сегодня утром Тамарочка звонила, ией ответили, что Дмитрий Юрьевич никаких распоряжений не давал и вряд липриедет…

Никоненко насторожился, и “Федор Иванович Анискин” исчез,подмигнув ему на прощанье лукавым глазом.

— А с кем она разговаривала в его приемной?

— Ох, я точно не знаю. Вы бы у нее спросили… Она лучше менярасскажет. С его секретарем, наверное. А потом он так неожиданно приехал — сохраной даже, и на “Мерседесе”, и сразу позвонили из администрации, а потом ипрефект подъехал… — От страшных воспоминаний о префекте голос у нее стал совсемтоскливый, и Никоненко понял, что ничего от нее не добьется. Весь вечер она такстарательно боялась префекта и “самого Потапова Дмитрия Юрьевича”, что вряд лизаметила хоть что-нибудь из того, что происходило на школьном вечере, а ИгорьНиконенко внезапно стал подозревать, что происходило что-то очень интересное.Именно на вечере, а не после него.

И створка окна шевелилась красноречиво.

Со стороны лестницы послышались шаги, гулко отдававшиеся впустом актовом зале, Никоненко оглянулся, и директриса воскликнула соблегчением:

— Вот и Тамара! Тамара, вот… товарищ из милиции хотел стобой поговорить про записки.

— И еще про Потапова, — добродушно добавил Игорь, поднимаясьс неудобного, цепляющего за брюки стула.

Ему нужна была секунда, чтобы подумать. Эта самаянеизвестная Тамара появилась вовсе не с той стороны, с которой должна былапоявиться, и это было странно. Так странно, что он даже не сразу взглянул нанее, пытаясь объяснить себе это ее появление.

— Я покурить выбежала, — объяснила Тамара жалобнымконтральто, — от всех этих дел я чуть в обморок не упала, честное слово!.. А выкак, Мария Георгиевна? Получше? — И, повернувшись к Никоненко могучим бюстом,пояснила: — Мне даже пришлось Марии Георгиевне валокордин накапать, она такпереживала. И все остальные… переживали. Ужас какой!

У нее были черные горячие глаза, круглые и любопытные, никакне соответствовавшие общему внушительному облику, и она совсем не казаласьиспуганной. Ей любопытно, определил Никоненко. Любопытно и не страшно. Жалобноеконтральто — для него и для директрисы.

— А как вас зовут? — спросила Тамара, обливая его горячимвзглядом быстрых сорочьих глаз. — Меня зовут Тамара Селезнева. Раньше я былаУварова, а еще раньше Борина.

Вопрос был задан тоном девчонки, которая только что приехалав пионерлагерь и многого ожидает от предстоящего лета. Игорь смотрел на нее вовсе глаза.

— Меня зовут Никоненко Игорь Владимирович. Я из уголовногорозыска.

— Ты расскажи про записки, Тамарочка, — распорядиласьдиректриса, у которой многолетняя привычка командовать взяла верх над страхомперед милиционером, — про записки и про то, как ты Дмитрия Юрьевича приглашала.

В одну секунду Тамара из лихой пионерки превратилась вдобропорядочную активистку школьной самодеятельности, повернулась к Никоненко ивздохнула глубоко, как бы приготовляясь выложить как можно больше ценныхсведений, но вновь появившийся вместо Никоненко Федор Иванович Анискин,деревенский детектив, ее перебил.

— А что там на улице? — спросил он самым задушевным тоном. —Все еще дождь?

— На улице? — переспросила сбитая с толку активистка. — Наулице… да, дождь.

— Люблю дождь, — объявил “Анискин”, — после весеннего дождявсе в рост пойдет. Хорошо!

Директриса и активистка переглянулись с недоумением, нонедоумение у них было разное — у директрисы жалобное и неуверенное, а у Тамарыбойкое и, пожалуй, веселое.