Человек, которого Василий Александрович окрестил Туннелем,не догадывался ни об этой кличке, ни о том, чем в действительности занимаютсялюди, так щедро оплачивающие его услуги. Он был уверен, что помогаетнелегальным золотодобытчикам. По «Уставу о частной золотопромышленности»старательским артелям предписывалось сдавать всю добычу государству, получаявзамен так называемые «ассигновки» — по курсу ниже рыночного, да ещё совсевозможными вычетами. Давно известно: там, где закон несправедлив илинеразумен, люди находят способы его обойти.

Туннель состоял на очень полезной для Организации службе —сопровождал по Транссибирской магистрали почтовые вагоны. Перевозя изевропейской части империи на Дальний Восток и обратно тетради с колонками цифр,он полагал, что это финансовая переписка между добытчиками и сбытчикамиподпольного золота.

Но Рыбников выудил почтаря из своей хитрой записной книжкидля иной цели.

— Да, три тысячи, — твёрдо сказал он. — Такиеденьги зря не платят, сами понимаете.

— Что везти? — спросил Туннель, облизнувпересохшие от волнения губы. Рыбников отрезал:

— Взрывчатку. Три пуда.

Почтарь замигал, соображая. Потом кивнул:

— Для прииска? Породу рвать?

— Да. Обернёте ящики холстом, как посылки. Туннель№ 12 на Кругобайкальской линии знаете?

— "Половинный"? Кто ж его не знает.

— Сбросите ящики ровно на середине, у отметки 197.После наши люди их подберут.

— А… а не грохнет?

Рыбников засмеялся:

— Сразу видно, что вы ничего не смыслите во взрывномделе. Про детонаторы слышать приходилось? Скажете тоже — «грохнет».

Удовлетворённый ответом, Туннель плевал на пальцы —готовился пересчитывать деньги, а Василий Александрович мысленно улыбнулся: «Негрохнет, а шандарахнет, да так что Зимний дворец закачается. Пусть попробуютпотом разгрести каменную кашу, выковырять из-под неё сплющенные вагоны спаровозом в придачу».

Кругобайкальская железная дорога, строившаяся с огромнымизатратами и открытая совсем недавно, раньше назначенного срока, была последнимзвеном Транссиба. Прежде эшелоны выстраивались в огромные очереди у байкальскойпаромной переправы, теперь же трасса запульсировала с утроенной скоростью.Вывод из строя Половинного туннеля, самого длинного на линии, вновь посадитМаньчжурскую армию на голодный паёк.

И это была лишь половина рыбниковского «проэкта».

* * *

Вторую половину должен был обеспечить постоялец «Казани», скоторым Василий Александрович разговаривал совсем иначе — не сухо и отрывисто,а душевно, со сдержанным сочувствием.

Это был совсем ещё молодой человек с землистым цветом кожи ивыпирающим кадыком. Впечатление он производил странное: тонкие черты лица,нервная жестикуляция и очки плохо сочетались с потёртой тужуркой, ситцевойрубашкой и грубыми сапогами.

Самарец харкал кровью и был безответно влюблён. От этого онненавидел весь мир, и в особенности мир ближний: окружавших его людей, роднойгород, свою страну. С ним можно было не скрытничать — Мост знал, на когоработает, и выполнял задания со сладострастной мстительностью.

Полгода назад, по поручению Организации, он бросилуниверситет и нанялся на железную дорогу помощником машиниста. Жар топкипожирал последние остатки его лёгких, но Мост за жизнь не цеплялся, емухотелось поскорее умереть.

— Вы говорили нашему человеку, что хотите погибнуть сшумом. Я дам вам такую возможность, — звенящим голосом сказалРыбников. — Шуму будет на всю Россию и даже на весь мир.

— Говорите, говорите, — поторопил его чахоточный.

— Александровский мост в Сызрани. — Рыбниковсделал эффектную паузу. — Самый длинный в Европе, семьсот саженей. Еслирухнет в Волгу, магистраль встанет. Вы понимаете, что это значит?

Человек по кличке Мост медленно улыбнулся.

— Да. Да. Крах, поражение, позор. Капитуляция! Вы,японцы, знаете, куда бить! Вы заслуживаете победы! — Глаза бывшегостудента вспыхнули, темп речи с каждым словом делался всё быстрей. — Этоможно! Я могу это сделать! У вас есть сильная взрывчатка? Я спрячу её втендере, среди угля. Один брикет возьму в кабину. Брошу в топку, детонация!Фейерверк!

Он расхохотался.

— На седьмом пролёте, — мягко вставилРыбников. — Это очень важно. Иначе может не получиться. На седьмом, неперепутайте.

— Я не перепутаю! Послезавтра мне заступать. Товарнякдо Челябинска. Машинисту так и надо, мерзавец, всё глумится над моим кашлем,«глистой» обзывает. Мальчишку-кочегара жалко. Но я его ссажу. На последнейстанции задену по руке лопатой. Скажу: ничего, буду кидать уголь сам. Ауговор? — вдруг встрепенулся Мост. — Про уговор не забыли?

— Как можно, — приложил руку к сердцуРыбников. — Помним. Десять тысяч. Вручим в точности, согласно вашейинструкции.

— Не вручить, не вручить, а подбросить! — нервновыкрикнул больной. — И записку: «В память о несбывшемся». Я напишу сам, выперепутаете!

И тут же, брызгая чернилами, написал.

— Она поймёт… А не поймёт, ещё лучше, — бормоталон, шмыгая носом. — Вот, возьмите.

— Но учтите: деньги и записку дорогая вам особа получитлишь в одном случае — если мост рухнет. Не обсчитайтесь: на седьмом пролёте.

— Не бойтесь. — Самарец хмуро стряхнул с ресницслезу. — Чему-чему, а точности чахотка меня обучила — принимаю пилюли почасам. Главное, не обманите. Дайте честное слово самурая.

Василий Александрович вытянулся в струну, нахмурил лоб исузил глаза. Потом сделал какой-то невообразимый, только сейчас придуманный имжест и торжественно произнёс:

— Честное слово самурая.

* * *

Главный разговор тет-а-тет был назначен в семь часов вечера,в извозчичьем трактире близ Калужской заставы (тот самый пункт № 3).

Место было выбрано с толком: темно, грязновато, шумно, но некрикливо. Здесь пили не горячительные напитки, а чай — помногу, целымисамоварами. Публика была чинная, нелюбопытная — нагляделись за день на уличнуюсутолоку да на седоков, теперь бы посидеть в покое за приличным разговором.

Василий Александрович явился с десятиминутным опозданием исразу направился к угловому столу, за которым сидел крепкий бородач снеподвижным лицом и цепким, ни на миг не останавливающимся взглядом.