Женщину аккуратно перевернули на спину. Вокруг толпилисьлюбопытные: пара путейских рабочих, бабка, всегда, зимой и летом, торгующаявозле шлагбаума семечками, и пара вездесущих подростков. Наверху, там, гдепролегала дорожка к станции, сгрудились люди, шедшие на электричку. Вид близкойсмерти всегда привлекает зевак, но на этот раз толпа оказалась разочарованной.Доктор безапелляционно заявил:

– Жива, даже не ранена, но в шоке. Кладите ее, ребята, наносилки, в больницу повезем.

Вернее сказать: понесем. Больница тут же, в ста метрах отпереезда.

– Дарья Ивановна, – тронул меня за плечо Юрий, – у вас кровьна лице, пойдемте с нами.

Я провела рукой по щекам – действительно. Пришлосьотправиться с медиками. Ноги стали какими-то тяжелыми, а тело, казалось, веситбольше ста килограммов.

В приемном покое меня затрясло. Молоденькая медсестра ссочувствием поднесла мне стаканчик с остропахнущей коричневой жидкостью.

– Выпейте, успокойтесь.

– Просто замерзла, – пояснила я, стаскивая абсолютно мокрыесапожки. – Можно от вас позвонить домой?

Мне разрешили приблизиться к аппарату.

– Через пятнадцать минут буду, – пообещала Ольга, – тольковолосы высушу, извини, в ванной сижу.

Потом появился хирург, осмотрел и успокоил. Ничегоособенного, слегка разбита губа.

– Небось когда бабенку из-под колес выдергивали, налетелилицом на ее плечо, – предположил доктор, – и расшиблись. Ерунда, из губы всегдаморе крови выливается.

– Как она? – Я осторожно ощупывала языком зубы.

Так и есть, передний клык, давно не собственный, а простометаллокерамика на штифте, угрожающе покачивался. Понимая, что предстоит визитк стоматологу, я приуныла. Если чего и боюсь, так это бормашины.

– Положили в палату, – врач подошел к раковине.

Нет, все-таки у эскулапов странная манера, мыть руки не дотого, как осмотреть больного, а после, словно из брезгливости.

– Знаете ее? – спросил доктор.

Я покачала головой.

– Она в сознании?

– Да, – сказал доктор, – только молчит и не отвечает навопросы. Шок. Вызвал невропатолога.

Тут дверь распахнулась, и всунулась треугольная мордочка,украшенная крупными круглыми очками.

– Вы спасли женщину? – спросила маленькая, похожая на белкудокторица. – Пойдемте со мной. Отчего-то она не желает называть свою фамилию, –сообщила невропатолог. – Надеюсь, увидит вас и разговорится. Спросите имя,адрес… Ну, в общем, паспортные данные.

– Может, ей плохо? – осторожно осведомилась я.

– Да нет, – отмахнулась молоденькая специалистка, – небосьбоится, что милицию вызовут и за хулиганство накажут. Виданное ли дело, напутях ворон считать…

– Как у нее со слухом? – продолжала интересоваться я, покамы пешком лезли на четвертый этаж. – И не говорит, и поезда не заметила, вдругглухонемая?

– Ха, – дернула головой девица, очевидно, только в прошломгоду закончившая институт. – Видали мы таких, просто безобразница, хорошо еще,что не пьяная.

Она с размаху открыла дверь и впихнула меня в палату. Вкрохотной комнатенке три кровати, но больная только одна, та самая спасеннаяженщина. Сейчас я разглядела, что у нее красивое, как говорят, породистое лицо.Тонкий аристократический нос, аккуратный подбородок, четко очерченный рот исловно нарисованные полукружья бровей. Хороши и волосы, густые, черные, то ливьющиеся от природы, то ли дама оставила в парикмахерской целое состояние,добиваясь такого естественного крупного завитка.

– Как самочувствие? – тихонько поинтересовалась я.

Женщина даже не пошевельнулась, но по слегка дрогнувшимвекам я поняла: слышит великолепно, просто не желает вступать в контакт.

– Не имею никакого отношения к милиции. Шла мимо и увидела,как вы стоите на рельсах…

Дама упорно хранила молчание. Странно все-таки. Полагаетсяхотя бы сказать спасибо, но спасенная жертва, как видно, не собирается выражатьблагодарность.

– Скажите, как вас зовут? – продолжала я настаивать.

Губы даже не дрогнули.

– Родственники, наверное, волнуются, – решила я подъехать сдругой стороны.

Ноль эмоций. Пострадавшая явно нуждается во врачебнойпомощи, но не девчонки-невропатолога, а классного психиатра. Поняв бесплодностьпопыток, я вздохнула и пошла к двери.

– Стой, – раздалось за спиной.

Я машинально обернулась на грубый окрик. Прямо мне в лицоглядели огромные, черные, словно лужицы блестящего дегтя, глаза. В них горелапрямо-таки фанатичная ненависть. Наверное, с таким выражением люди бросаютсяпод вражеские танки или закрывают собой дуло пулемета.

– Зачем ты меня спасла? – медленно, с расстановкой прошипеладама. – Кто тебя просил?!

Я не нашлась, что ответить.

– Убирайся вон! – срываясь на крик, выпалила безумная. Глазаее стали еще больше, казалось, в них полыхает пламя.

Я невольно попятилась к двери.

– Вон! – продолжала пострадавшая. – Проклинаю тебя! Влезласо своим сочувствием, чтоб ты сдохла!

Я выскочила в коридор – никого. Надо рассказать доктору,пусть приглядит за ней. Но врач осматривал плачущего ребенка, держащего на весуявно поломанную руку.

– Ладно, ладно, – отмахнулся эскулап, – потом подойду к этойпсихопатке, а вы езжайте домой, там за вами пришли.

Я вышла во двор и увидела красный «Фольксваген». Ольгавыглянула в окно.

– Ну ни на минуту нельзя тебя отпускать, – рассердилась она,– сразу в историю попадаешь, залезай!

Я молча подошла к автомобилю. В голове гудело. Ну кто просилменя вмешиваться! Пожалела дуру! Теперь вот болит рассеченная губа, качаетсянедавно сделанный зуб и полностью испорчено настроение. Женщина явносумасшедшая и совершенно не способна трезво оценить ситуацию.

– Гляди, гляди, – охнула вдруг Зайка, выскакивая из«Фольксвагена».