Я молча взяла прямоугольничек. Нет, у меня никогда ничегоподобного не было, скорей всего штучка принадлежит покойной. Отнесуследователю. Вероятно, там найдутся документы.

– Ужас жуткий, – тарахтела болтушка Люся, – страстьгосподня. Прошлым летом здесь мужика убило, пьяного. Сошел с электрички и легвон там, у столбика, спать. Во сне, видно, и скатился с насыпи, да прямо подскорый угодил. А три года назад Катька под дрезину попала, но жива осталась…правда, по мне, так лучше б ее убило. Ноги ей отрезало. Ни жить, ни помереть.

И она зашмыгала носом. Я вежливо слушала, поджидая, покаиссякнет фонтан воспоминаний. По-хорошему, следовало сразу уйти, но тогда Люсяобидится, а мне не хочется этого. Она славная, несчастная женщина,вытаскивающая на своих плечах мужа-алкоголика и двоих детей-школьников.

– А я ее видела, – переменила стрелочница тему.

– Кого?

– Ну, эту сумасшедшую, что с собой покончила!

– Где?

– Да тут, у нас, на станции. В начале марта появилась, впродуктовый захаживала. Думаю, из санатория.

Я поглядела направо. Там, на пригорке, примерно в километреот станции расположился Дом творчества писателей, упорно называемый местнымижителями санаторием. Была там раз-другой у знакомых. Номера хорошие, спросторными комнатами и комфортабельными ванными, телевизор, телефон,холодильник… Но вот кормят отвратительно, бесконечными люля-кебабами и харчо,потому-то литераторы – частые гости местных торговых точек. В толпе их сразувидно – дамы независимо от возраста все как одна засунуты в белые брюки и увешаныневероятными драгоценностями – янтарными бусами, серьгами с пудовыми уральскимисамоцветами, серебряными браслетами и цепочками. Мужчины поголовно в джинсах ижилетках. Издали они похожи на престарелых подростков. Но если покойница ивпрямь из этой тусовки, то в администрации должны иметься ее паспортные данные.Не говоря уже о том, что там небось полно женщин, знающих про несчастную всюподноготную.

Обрадовавшись, я понеслась назад, к следователю. Но возлестола капитана сидела зареванная бабища.

– Подождите, – недовольно сказал он мне.

Я послушно села в коридоре и открыла сумочку. Там не былоничего: ни паспорта, ни косметики, ни кошелька, даже носового платочка илирасчески. Только небольшой, аккуратно сложенный лист бумаги. Руки сами собойего развернули.

«Коля, больше не могу. Знай, я больше не повинуюсь тебе,считай, что сбросила оковы. Понимаю, молить о сострадании глупо, но не пробуйискать Верочку. Да, ты прав, моя дочь жива, но тебе никогда, слышишь, никогда,не достать ее. Пусть лучше она умрет голодной смертью, что скорей всего ипроизойдет после моей кончины, девочку просто некому будет кормить, она запертаодна. Так что сжалься, оставь ее погибать своей смертью, только не уродуй, какменя. Но, если не послушаешьсяи начнешь поиски, знай – вернусь с того света,чтобы отомстить тебе. Мне нечего терять, руки и так по локоть в крови невинныхжертв.

Прощай! Леня, Костя, Жора, простите меня, не хотела васубивать».

Ни подписи, ни числа. Я обалдело смотрела на листок,исписанный аккуратным, почти детским почерком. Так пишут девочки-отличницы,гордость школы, мамина отрада. Только содержание записки вызывает дрожь.

Дверь кабинета приоткрылась, всхлипывающая тетка, громкошаркая разношенными сапогами, двинулась к выходу.

– Ну, что еще? – проворчал капитан.

Я молча положила перед ним сумку. Следователь принялсяизучать письмо, потом вздохнул и спросил:

– И что?

– Люся, стрелочница, нашла и отдала мне.

– Бред сумасшедшего. – Капитан вытащил «Мальборо».

Дорогое курево для простого сотрудника МВД.

– Еще Люся вспомнила, будто видела погибшую неоднократно настанции, – настаивала я.

– Одна баба сказала, другая подхватила, – безнадежнопрокомментировал мент, – тоже мне свидетельские показания!

– Послушайте, – перешла я на крик, – как вам не стыдно! Выже прочитали эту жуткую предсмертную записку. Скорей всего за самоубийствомстоит что-то страшное, какие-то смерти, преступления… Да и девочка осталасьодна, Вера…

Капитан вытянул левую руку, щелкнул рычажком чайничка«Тефаль»:

– Во-первых, не орите. А во-вторых, кто сказал, что письмонаписала самоубийца: ни подписи, ни числа… Тут рядом писатели проживают,кто-нибудь рукопись и посеял…

Я глядела на этого монстра из правоохранительных органовоткрыв рот. Капитан рассуждал дальше:

– Сумочка там могла давно валяться…

Я ткнула пальцем в почти не поврежденную дорогую кожу.

– Да она в полном порядке, представляете, что было бы с нейчерез неделю?

Капитан хлопнул ладонью по столу. Пачка папочек подскочила ишлепнулась на место, подняв пыль.

– Во, – вызверился мент, – глядите, сколько дел. Междупрочим, возбуждено дознание по факту шаганья из окна, а не прыганья под поезд,– такого дела нет. А в открытом деле все ясно, сама совершила суицид. Так чтоуже его и закрыл. Нужна родственникам – начнут искать. Нечего тут вопить и менявиноватить…

Онемев, я слушала его неграмотную, корявую речь. Сразу и непонять, что сей Цицерон пытался сказать. Ясно одно – больше всего ему хочетсяспихнуть с глаз долой неожиданную докуку. И никакого расследования проводить нестанут, через месяц оформят неопознанный труп к погребению, и все… финита лякомедия.

Капитан невозмутимо курил. Я взяла со стола сумочку и пошлак двери.

– Эй, эй, верните вещественное доказательство! – засуетилсяследователь.

– Зачем оно вам? – с вызовом спросила я.

– Порядок надо соблюдать, – неожиданно заявил капитан.

Смотрите, какой законник! Небось решил сумочку женепрезентовать! Ну уж нет!

– Это моя вещь, – нагло заявила я, – потеряла, когданесчастную из-под поезда выталкивала. Станете отбирать, живо свидетелейприведу!

– Ну и вали отсюда, – рявкнул капитан.

Я молча вышла в коридор и со всего размаху хватила дверью окосяк. Тоненько задрожали стекла. Нет, все-таки ужасно, что в милиции работаютподобные субъекты!