Надо было сказать «да», но я не смог. Отец улыбнулся, нокак-то очень тоскливо, взял маму за руку, и они вышли.

Конечно же, я их проводил. Издалека, чтобы они меня невидели. Мама очень часто оборачивалась, и я понял, что она меня чувствует. Ноне стал показываться, я ведь обещал не провожать.

Когда они вошли в Дом Прощания, я постоял немного, пинаястену муниципалитета. Не в знак протеста, а потому что муниципалитет стоитнапротив, через проспект Первопроходцев.

Потом я повернулся и пошел в школу. Потому что обещал.

Осень – это очень красиво.

Я лежал на гладкой каменной плите, которая как-то случайноне попала на стройки, а оказалась на берегу реки, и смотрел в небо. Над куполомбушевала буря. Солнце было маленьким и багровым, потому что песок шел стеной.Поселенцам сейчас очень тяжело. У них и уровень радиации поднялся, и песокпроползает в любую щель, потому что он тонкий, как пыль. Дисперсный.

– Тики-Тики!

Я повернул голову, хоть и знал, кто это. Только Дайканазывает меня Тики-Тики. С первого класса. Вначале это была дразнилка, асейчас, по-моему, уже нет.

– Ты на что смотришь?

– На корабль, – соврал я. Корабль в небе и впрямь был.Наверное, рудовоз со второго порта. Он пер через бурю, пока еще наплазменниках, и за ним стлался оранжевый шлейф с протуберанцами вторичныхразрядов. Ничего красивого. Буря сама по себе гораздо интереснее.

– Красивый корабль, – изрекла Дайка. И вытянулась рядом сомной, так что пришлось подвинуться. На ней был новый купальник, полный, как увзрослой. Фу-ты ну-ты. – Я бы хотела быть пилотом.

– Ага, – сказал я. – Замороженной ледышкой ты бы была.

Дайка какое-то время помолчала, а потом сказала:

– А какая разница? Ты тоже пилотом не станешь.

– Захочу – стану, – ответил я. Дайка мне мешала, она слишкомнастырно возилась рядом и никак не хотела понять, что мне сейчас никто ненужен. Совсем никто.

– Знаешь, сколько стоит выучиться на пилота?

– Много.

– Ты никогда столько не заработаешь.

– Повезет – заработаю, – не выдержал я. – А вот ты точноникак не сможешь стать пилотом. У тебя нет игрек-хромосомы. Тебя в гипере можнотолько как груз возить. Замороженную, со льдинками на глазах.

Дайка вскочила и молча ушла. Зря я с ней так, конечно. Онабольше мальчишек о космосе мечтает. Вот только у нее и впрямь нетигрек-хромосомы, а значит, когда космический корабль войдет вгиперпространство, она умрет. Если не будет лежать в анабиозе, конечно. Сольдинками на глазах…

Зачем я про эти льдинки ляпнул? Нет там никаких льдинок, насже учили… Всю воду из тела удаляют, точнее, связывают с глицерином и каким-тополимером…

– Дайка! – крикнул я, привстав на локтях. – Дайка!

Но она шла не оборачиваясь.

Тогда я снова растянулся на каменной плите и посмотрел наисчезающий след корабля. Гиперпространственный канал, через который кораблилетают между звездами, у нас близко. Через час корабль в него нырнет и повезетруду на промышленную планету. А потом, может быть, к другим, интересным мирам.Конечно, никогда мне столько не заработать, чтобы выучиться на пилота.

Если я и смогу полететь в космос – то только частьюкомпьютера. «Мозгами в бутылке», как это презрительно называют.

Только ведь все равно так тоже летают. И иногда потомзарабатывают достаточно, чтобы стать настоящим пилотом. Я повернулся и бросилподвернувшимся камешком в плечо Глеба, который загорал неподалеку. Он меня иприволок на речку, потому что считает осенний загар самым здоровым и правильным.Глеб поднял голову с полотенца и вопросительно посмотрел на меня. То ли вообщемой разговор с Дайкой не слышал, то ли не придал ему значения.

И я объяснил ему, что собираюсь сделать.

Глеб сказал, что я кретин. Что подключение к компьютеру врежиме «расчетного модуля» выжигает нейроны, гасит волю и отупляет. Что прощепойти в Дом Прощаний, хоть какая-то польза государству…

Тут он заткнулся, потому что вспомнил про моих родителей. Ноя не обиделся. Только ответил, что многие великие пилоты начинали с того, чтолетали на кораблях «модулями». Надо лишь вовремя уволиться, и все. И если ужрисковать, то именно в нашем возрасте, пока мозг пластичен и еще развивается.Тогда всё компенсируется.

Глеб снова сказал, что я кретин. И вытянулся под тусклыморанжевым солнцем. Я тоже замолчал и лежал, глядя в небо. У нас оно оранжевое,даже когда тихий сезон. На Земле и Авалоне голубое. А бывает еще зеленое,темно-синее и желтое. И облака не обязательно состоят из песка, могут и изводяных паров. Только если остаться на Карьере, то этого не увидишь.

Я вдруг понял, что все очень просто. Что никакого выхода уменя нет. Не могу я здесь жить, не хочу и не буду.

Социальный чиновник нашего квартала была женщиной. Можетбыть, поэтому она так на меня уставилась, когда я объяснил, что хочу нанятьсяна корабль расчетным модулем. И смотрела очень долго, будто ожидала, что япокраснею, отведу взгляд и заберу со стола документы. Но я сидел и ждал, такчто ей пришлось открыть папку.

С документами все было в порядке. Выкуп государству за правоработы в космосе я мог уплатить своим паем на жизнеобеспечение и квартирой,которую родители переписали на меня. Три комнаты по восемь квадратных метров,кухня и санитарный блок… мои родители когда-то и впрямь хорошо зарабатывали.Обязательный образовательный минимум я получил. Соседи по дому написали мнеочень хорошие рекомендации: наверное, рассчитывали поделить квартиру междусобой.

– Тиккирей, – негромко сказала чиновница. – Работа расчетныммодулем – это самоубийство. Ты это понимаешь?

– Да. – Я заранее решил, что спорить не буду и объяснятьничего – тоже.

– Ты будешь лежать в коме, а твой мозг – прокручивать потокиинформации! – Она завела глаза в потолок, будто ей самой воткнули в нейрошунткабель с потоком информации. – Ты будешь взрослеть, потом стареть, просыпатьсяна несколько дней раз в месяц, а твое тело – стариться. Понимаешь? Это словнопрожить не сто лет, как все люди, а в двадцать раз меньше. Представляешь,Тиккирей? Тебе осталось жить пять лет!

– Я поработаю лет пять или десять, потом уволюсь и выучусьна пилота, – сказал я.

– Да не уволишься ты! – Чиновница в сердцах шлепнула папкойоб стол. – Тебе этого уже не захочется! Твои мозги разучатся чего-то хотеть!