– Значит, так, – сказал доктор. – Самые сложные процессы длямодуля… понимаешь какие?

– Понимаю, – ответил я.

– Ходишь ты под себя, – сказал доктор. – Биде встроено вкровать и включается автоматически. Если у тебя нарушается работа кишечника,шунт начинает самостоятельно выдавать команды на периферийную нервную систему.Каждый час кровать массирует тебя. Раз в сутки нейрошунт выдает команды насокращение мускулатуры, чтобы избежать мышечной дистрофии. Состояние здоровьяконтролируется непрерывно, если что – я прихожу и оказываю помощь. Так…Питание…

Он запустил руку под кровать и вытащил из какого-то гнездашланг с расширением на конце.

– Это не питание, – увидев мои выпученные глаза, сказалдоктор, – это мочеприемник. Приладь сам.

Я приладил.

Самое унизительное было именно в том, что доктор стоялрядом, давал советы и отпускал комментарии. Словно он был на меня очень зол. Зато, что я все-таки отверг их советы и пришел на корабль…

Второй шланг, который он достал, как раз и был «питанием».Доктор быстро подобрал мне загубник, подходящий по размерам. Я взял его в рот.

– Питание жидкое, выдается небольшими порциями одновременносо стимуляцией сосательного рефлекса, – пояснил доктор. – Хочешь попробовать?

Я покачал головой.

– И правильно. Ничего вкусного. Полезно, легко усваивается…дает минимум отходов. Но не более того.

Потом он пристегнул меня поверх кровати четырьмя широкимиремнями, приговаривая:

– Запоминай порядок. В дальнейшем будешь делать все сам. Этовполне удобно, руки у тебя остаются свободными до конца. Потом ты всовываешь ихв эти петли – они затянутся автоматически. Система простая, удобная, неменяется уже полсотни лет. Хочешь что-то сказать?

Я кивнул, и доктор вынул мне загубник.

– Когда мы прилетим, я смогу выйти в космопорт? Погулять…

– Конечно. – Доктор даже удивился. – Или считаешь насбандой, которая держит модулей принудительно? Тиккирей… самое печальное, что вэтом нет нужды. Я уверяю тебя, Тиккирей, что если бы освоение космоса требоваловынимать людям мозги и держать их в банках по-настоящему, мы бы так и делали.Человеческая мораль чудовищно пластична. Но это не нужно. Лучшая банка – твоесобственное тело. К нему подводится питание, удаляются отходы, а в шунтвтыкается кабель. Вот и все, Тиккирей. А то, что некоторые модули все-такиуходят, отработав контракт, – позволяет людям окончательно угомонить своюсовесть. Понял?

– Да. Спасибо. – Я улыбнулся, хотя улыбка и вышла жалкой. –Я… я немножко испугался. Что вы будете держать меня в корабле, пока я не стану…как эти.

Доктор Антон тоже улыбнулся. Присел на корточки рядом скроватью. И потрепал меня по голове.

– Брось. В нашем дурацком, полном законов мире практическинет нужды в насилии. Может, лучше бы наоборот, а?

Он встал, вынул очередной шнур. Я скосил глаза – кабель длянейрошунта. Спросил:

– Я сразу отключусь?

– Да, Тиккирей. Держи свой загубник.

Я послушно взял в рот шланг. Вкуса никакого нечувствовалось, все ведь было много раз стерилизовано. Может, попроситьпопробовать…

– Удачного гипера, расчетчик, – сказал доктор. И мир исчез.

* * *

Как же у меня болела голова!

Я даже тихонько завыл, когда это почувствовал. На языке былгадостный привкус – будто жевал солено-сладкую глину.

Голова раскалывалась. И чесалась коленка. Затекла праваярука, будто я пытался ее вырвать из тугой петли.

Я лежал на своем месте расчетного модуля. Шнур по-прежнемубыл в шунте, только уже отключен. Вытянув левую руку – она слушалась лучше, – явыдернул его. Выплюнул загубник.

Ничего себе!

Это не подключение к школьному компьютеру.

Ремни по-прежнему притягивали меня к кровати. Я ухитрился ихотцепить, встал. Боялся, что будут подкашиваться ноги, но все оказалось впорядке.

Осторожно коснувшись двери, я выглянул в общий зал.

Там стоял Кеол – голый, бледный и почесывающий живот. При видеменя он заулыбался:

– А, Тиккирей! Привет, Тиккирей. Как ощущения?

– Ничего, – пробормотал я. Вроде бы и впрямь ничего со мнойне стряслось.

– Вначале всегда ничего, – серьезно сказал Кеол. – Потом вседелается скучным. Неинтересным. С этим надо интенсивно бороться!

Он торжественно погрозил мне пальцем и повторил:

– Интенсивно! Ты простерилизовал кровать?

– Нет… как это?

– Смотри…

Кеол протиснулся в мою «бутылку». Показал – все и впрямьбыло просто и почти полностью автоматизировано. И впрямь как для тяжелобольных.

– Загубник тоже моешь, – серьезно объяснял он. – Там вечноостатки каши. И вымойся сам! Кровать впитывает выделения, если что-топролилось, но надо мыться. Начисто! Вот, открой ящик…

Душ был прямо здесь. Гибкий шланг с лейкой на конце и флаконбактерицидного геля, самого обычного дешевого геля, который мы иногда покупалив магазине.

– В полу отверстия, вода стечет туда, – объяснил Кеол. – Икровать окати. Когда выйдешь, просушка и ультрафиолет включатся автоматически.

– Мы прилетели, Кеол? – спросил я.

Он заморгал.

– Мы? Да, наверное. Я не спрашивал. Но если отключились –значит, прилетели. Верно?

Кеол вышел, а я стал торопливо приводить себя в порядок.Вымылся несколько раз, вытерся полотенцем из того же ящика. Все было продумано.Все было просто и целесообразно. Ужас какой-то!

Хорошо, что я не собираюсь больше ложиться в этот гроб иподключаться к потоковому вычислению. Ведь не собираюсь? Я вслушался в своимысли, боясь, что решимость ослабнет.

Да нет, все было нормально.

Я оделся – в свою одежду. Форму ведь мне так и не выдали. Ине надо. Посмотрел дату на часах – ого, я пролежал в потоке почти две недели!

Потом взял чемоданчик и вышел из «бутылки».

– Голова болит, Тиккирей? – спросил меня Кеол.

– Да, – признался я.

– Выпей. – Он протянул мне банку какого-то напитка. –Специальный. Снимает боль и тонизирует.

Он и впрямь был нормальнее всех остальных расчетчиков. Онеще пытался заботиться об окружающих. А на это нужны какая-то воля ицелеполагание.