Татьяна Николаевна по-настоящему любила мужа, поэтому и несошлась больше ни с кем. Память о Белове-старшем хранилась в семье свято – матьежегодно отмечала дни рождения мужа, пекла его любимые пирожки с морковкой иподолгу рассказывала сыну о его замечательном отце.

В этих рассказах Николай Иванович неизменно представалчеловеком сильным, добрым, с открытой и щедрой душой. С детства Саша мечталбыть, как папа, и потому с ответом на вопрос «кем быть?» он определился давно ибесповоротно. Единственное, чего он до сих пор не мог решить, – будет ли он вбудущем искать, как отец, нефть и руды или все-таки займется исследованиемвулканов.

Первым свой опус закончил Пчела. Коротко описав подвигинепотопляемого Штирлица, он посетовал на отсутствие на данный момент войны и,выразив полную готовность в случае чего отправиться в тыл любого агрессора,закруглился. Получилось чуть больше двух страничек. Маловато, конечно, но Пчеларешил, что этого хватит, и первым из класса сдал работу.

Он вышел на школьное крыльцо и тут же попал в плотное кольцоизнывающих от жары и волнения за своих обожаемых чад женщин. Мать АнькиНикифоровой, соседка Пчелкиных, мертвой хваткой вцепилась в его рукав и,брызгая слюной, проорала прямо в ухо:

– Ну что там, Витя? Как? Какие темы? Как там Анечка?

Никак не ожидавший такого натиска Пчела отпрянул назад.

– Свободная – про выбор профессии, – растерянно ответил он,– а еще – Гоголь и Чернышевский…

Едва услыхав про Чернышевского, женщины дружно застонали.Кто-то схватился за голову, кто-то полез в сумочку за валидолом. Мамаша АнькиНикифоровой, обливаясь потом, пробормотала трясущимися губами:

– Как – Чернышевский? Почему? Ведь говорили же – «Онегин»!

Пчела осторожно высвободил локоть из ее мгновенно ослабевшихрук и с важным видом пожал плечами:

– Да мало ли кто что говорил! Надо было не слухи собирать, аготовиться как следует!

– Да, верно, верно… – согласно закивали пристыженныеженщины.

Пчела опустил руку в карман и нащупал там пачку «Пегаса».Курить хотелось неимоверно.

– Разрешите? – он пробрался сквозь строй озадаченных матерейи бабушек и направился к густым зарослям сирени справа от школы. Там, в самойих чаще, старшеклассниками была оборудована курилка.

– Молодой человек! – робко окликнула его благообразного видастарушка. – А вы-то сами какую тему писали?

– Я-то? – переспросил Пчела и улыбнулся устало и чутьснисходительно. – Ну, разумеется по Чернышевскому…

До его ушей донесся дружный завистливый вздох. Пчела гордорасправил плечи и с неторопливой важностью прошествовал за угол школы.

Он забрался в кусты и, удобно устроившись на пластиковомящике из-под бутылок, жадно закурил. Даже здесь, в густой тени, было жарко.Аромат цветущей сирени был настолько силен, что, казалось, заглушал даже запахдуховито-термоядерного «Пегаса». Пчела выпустил вверх тугую струю дыма ипредставил себе лицо Варвары, когда та будет проверять его сочинение. Онсамодовольно усмехнулся. Да, старушка, наверное, надолго запомнит своегонепутевого ученика Витю Пчелкина!

Впрочем, уже через минуту он и думать забыл об экзамене. Егомысли совершили стремительный скачок и круто свернули к теме, не дававшей емупокоя на протяжении вот уже трех, кажется, последних недель.

Этой темой была Юлька Золотарева из параллельного класса.Странные, невообразимые вещи творились в последнее время с этой самой Юлькой, аточнее сказать – с ее бюстом. Он вдруг стал стремительно увеличиваться, растибуквально как на дрожжах, принимая столь выдающиеся формы, что оставить этотфакт без внимания Пчела был просто не в состоянии. Старые Юлькины блузочки едване трещали на ее феноменальной груди, пуговицы на них держались из последнихсил. Она стала главным предметом всеобщего мужского внимания. Пацаны напеременках кучковались вокруг Юльки, как коты возле крынки со сметаной, персиЗолотаревой стали неизменным предметом разговоров в мужском туалете, и Пчела,разумеется, всегда принимал в них самое горячее участие.

Жгучее желание в деталях исследовать эту часть ее телабуквально сводило несчастного Пчелу с ума. Он предпринимал отчаянные попыткидобиться расположения не слишком общительной, мрачноватой Юльки, но все егостарания были напрасны. «Пока напрасны», – утешал себя Пчела. Ведь впереди был выпускнойвечер, на котором Витя планировал провести решительное и победоносноенаступление. И все предпосылки для полной и окончательной победы у него, как онсчитал, были…

– Эй, Пчела! – донесся от школы голос Космоса.

– Я тут! – откликнулся Витя. Кусты затрещали – это напролом

лез его друг.

– Дай сигаретку, – выдохнул он, с размаху плюхнувшись насоседний ящик.

Пчела не без сожаления оставил размышления о вожделенномЮлькином бюсте и полез за пачкой.

– Хрен, завернутый в газетку, заменяет сигаретку… –проворчал он.

– Хамишь, парниша! – нахмурился Кос.

– На! – сунул ему пачку Пчела. – Как там Белый?

– Пыхтит… – Космос чиркнул спичкой и хмыкнул: – Листов пять,наверное, уже накатал…

Саша вышел из школы минут через тридцать, одним из самыхпоследних. Уставшие от ожидания друзья встретили его упреками.

– Ну, наконец-то! Сколько можно! Ты что, в натуре, Толстойчто ли?

– Не-а, Чехов, – чуть смущенно усмехнулся Саша.

– И про кого же ты писал, Антоша? – съехидничал Пчела. – Кембыть-то хочется, доктором что ль?

– Геологом.

– Чего? – вытаращил на него глаза Космос. – Это что, – скайлом по горам лазить?

– А что, прикольно! – прыснул Пчела. – Прикинь, надыбаетБелый где-нибудь золотую жилу и нам по-тихому свистнет. А тут и мы с тобой,Кос, подвалим! С лопатами, а?

Пчела с Космосом беззаботно и радостно расхохотались.

– Хорош ржать, жеребцы, – оборвал их Саша. – Пошли. Там Фил,наверное, уже заждался.

Троица двинулась прочь, но у школьных ворот Пчела вдругостановился, как вкопанный, и звонко шлепнул себя по лбу.

– Яп-понский городовой! – с досадой воскликнул он. – Забыл,блин!

– Чего?

– Шпоры в сортире забыл! Пацаны, я сейчас, мухой…