Памятник Циолковскому в серой морозной пленке казался нетаким громадным и чуть более человечным, как будто каменное изваяние съежилосьот холода на своем пьедестале. Сквер был совершенно темен и от того похож наШервудский лес – непроходимая чаща посреди спящих домов. На его освещениесредств всегда не хватало, и почему-то иллюминированным оказалось только однодерево на самом углу. Голые, обмороженные ветки были кое-как опутаны гирляндой.Гирлянда горела синим больничным огнем, и Хохлову казалось, что весь городок –это огромная больничная палата, а на углу, где дерево, медсестринский пост.

Он свернул направо, на центральную улицу имени Жуковского.Улица была длинная и прямая и упиралась прямо в небо, подсвеченное снизулихорадочным желтым заревом. Там была Москва, вечно не спящая, громадная,ледяная, взбудораженная, прорезанная автомобильными фарами и закованная втранспортные кольца, ночью гораздо более опасная, чем днем, и гораздо болеепритягательная – ибо «ложишься спать с красавицей, а встаешь с трактирщицей»!

Хохлов думал обо всем этом, только чтобы не думать оденьгах, оставленных в конторском сейфе, а потом, свернув налево, увиделмилицейский «газик» и…

… и проснулась от того, что сильно хлопнула входная дверь ис улицы ворвался морозный воздух и заклубился, как в черно-белом кино просибирские стройки.

Комендантша общежития баба Вера страсть как любилачерно-белые фильмы про стройки.

Она зевнула, проворно спустила ноги с топчана, поправилакоричневый пуховой платок, завязанный крест-накрест, и выглянула из-за фанернойперегородки.

– Хто там?

Человек, вошедший с улицы, сразу не ответил, и баба Вера, непризнавшая его, переспросила еще строже:

– Вы куды?!

– Сюды, – ответил человек сердито, и тут она его признала.

– Чегой-то поздненько возвращаешься сегодня, Борисыч!

– Нормально, баб Вер!

– Или симпатию какую на стороне завел? Гляди, Борисыч,охомутають тебя, глазом моргнуть не успеешь, как Витюшку, сыночка мово!

Витюшке полтинник стукнул уже давно, баба Вера и сама точноне могла вспомнить, когда именно, и он числился водопроводчиком в той самойжилконторе, которой принадлежало общежитие.

Спина удалялась в сторону лестницы, и баба Вера вдругспохватилась, что забыла передать важную информацию.

– Стой, стой, Борисыч!

– Чего?

– До тебе бывшая жена приходила, днем еще! Говорю ей, нетуего, он об эту пору еще на работе!

– И чего?

– И не пустила ее! Чего она шастать будет, когда ты работуработаешь!

– Ну, и правильно сделала, что не пустила!

– И еще бумага пришла. Но та не сама, ту почтальоншапринесла и велела тебе лично в руки вручить. И еще говорит мне: ты, мол, заэтой бумагой полную ответственность несешь! А я ей: да, может, он в моедежурство и не объявится, куды ж тогда я ее дену, если я за ней ответственная!Ящика железного у меня нету, и не для того я здесь поставлена, чтобы бумажкивсякие хранить! А она мне… Да постой, куды ж ты пошел?!

– Некогда мне, баб Вер. Устал я. Завтра заберу.

– Как завтрева, когда велено сегодня?! Ты мне голову неморочь, гражданин Кузмин! Ты есть здесь проживающий, и до тебе бумажка пришла,и сказано на ней русским по белому – Кузмину Дмитрию Борисычу! А как ты и естьКузмин Дмитрий Борисыч, так и забирай свою бумажку!

Но Кузя только посмотрел на нее с лестницы, повернулся,поправил серый кроличий треух, который носил еще с институтских времен, и пошелсебе наверх, помахивая портфельчиком.

Бабу Веру от такой наглости жильца чуть удар не хватил.

Вы поглядите на него, люди добрые! Ни спасибо тебе, бабаВера, возьми вот полтинничек за службу, ни уважения, ни понятия! Сказано ему –забери бумажку, а он пошел себе, да еще этаким гоголем!..

Баба Вера толком не знала, что такое «пошел гоголем». КогдаВитюшка еще в школу бегал, ему в библиотеке книгу дали, и на ней это смешноеслово было написано: «Го-голь», вот ей-богу! И портрет носатого какого-то,видать, книжка была про этого самого, про носатого, и толстая такая!.. А может,и не про носатого, а про мертвецов, потому что в названии души усопшихпоминались. Витюшка книжку читать не стал, а муж Василий, который тогда ещеживой был, по пьянке поставил на нее сковороду с салом, и обложка почернела маленько.Потом в библиотеке бабу Веру за обложку пробрали, вот она и запомнила оттудаэтого самого Гоголя!

– Сказано тебе, возьми у мене бумажку, а ты чего?! Пошелсразу! Обленился вконец, ко мне, пожилому человеку, на три ступеньки спуститьсяне можешь!

– Не ори, баб Вер!

– Я тебе не «баб Вер», а дежурная! И у мене для тебебумажка! А мне за ней отвечать неохота! Развелось тут вас, бездельников! Иежели каждому бумажки станут приносить, а баба Вера знай забирай и таскай вам?!

– Спокойной ночи, баб Вер!

И не оглянулся, и не спустился, и конверт не взял! Откудатолько гонор у них, у образованных этих?! Всю жизнь в общаге провел, как самыйпоследний алкаш, шапка двадцать лет одна и та же, жена от него сбежала, а онтуда же!.. Некогда ему, видите ли, завтра заберет! Умаялся больно! Сидит с утрадо ночи на стуле, вон задница от сидения вся залоснилась!

Все это примерно в таком порядке, а может, чуть в другом,баба Вера прокричала в лестничный пролет, задирая голову, с которой падалпуховой платок, и она придерживала его рукой. Кузю она не видела, но слышала,как он поднимается. Лампочки с лестницы всегда воровали, и нынче горела толькоодна, на первом этаже, а жил Дмитрий Борисович на третьем!

– И ты ко мне больше звонить не являйся! – выпустилапоследний заряд баба Вера. – Не пушшу!

Платок упал окончательно, она деловито натянула его,заправила жидкие пряди за уши, промаршировала к двери, из-под которой сочилсямороз, и поплотнее ее прикрыла.

Как же!.. Пустит она теперь этого Кузмина к телефону! Кукишс маслом! И баба Вера сложила этот самый кукиш – довольно увесистый – ипотрясла им в сторону лестничного проема. А Кузмин частенько позвонитьпросится, небось с мобильника-то дорого ему встает, вот он и шастает кгородскому. Говорит, руководство у него в Москве! А какое такое у негоруководство, когда он как есть чистый бездельник, все только на заднице сидит ируками ничего не работает!

В то, что существует некая деятельность, которая требует работыголовой, баба Вера сроду не верила. Взять, к примеру, писателя! Ну, что это заработа такая, скажите, люди добрые?! В смену ему не выходить, в каморке неночевать, трубы гнилые, как вон Витюшке приходится, голыми руками не крутить!Сидит себе, писатель-то, и пишет, и пишет на бумажке. Кто его знает, чего онтам пишет? Да никто и не смотрит небось! А может, он просто книжку толстуюпереписывает, а как перепишет, так несет в типографию, а ему там денеготваливают! Никто ж не догадается, что он из другой книжки переписал! А раньше,при советской власти, так бывало, что писатель возьмет, да и противправительства напишет! Ну, тогда порядок был, тогда за такие дела – раз, и поместу назначения! Судили их, всяких писателей-то! А все почему? Потому что народони не крепкий, руками не работают, вот от безделья и лезет в голову чумаболотная! В прежние времена баба Вера этого самого Борисыча и в общежитие недопустила бы! Пришел после двадцати трех ноль-ноль, ночуй где знаешь! И жалобув местком – общественный порядок, мол, нарушал! Пойди отмойся! А сейчас чтотакое?! Приходи, когда хочешь, уходи, когда вздумаешь, за бумажкой и то неспустился даже!