У нее вновь возникло неодолимое желание поцеловать Майкла.Сказать, что весь день она не появлялась здесь лишь из-за того, что произошломежду ними тогда. Объяснить, как трудно ей было заставить себя приехать в этотдом, войти в комнату, где Роуан лежит без чувств и движения. А еще заверить,что она никогда не сделала бы того, что сделала, знай она только, что Роуанвернется так скоро и в таком состоянии. Если бы можно было предугадать…

— Детка, я догадываюсь, о чем ты хочешьпоговорить, — с улыбкой сказал он, словно прочитав ее мысли. —Поверь, то, что произошло, ее сейчас ничуть не волнует. Так что не переживай.

Мона кивнула, и по губам ее скользнула присущая только еймимолетная улыбка.

Прежде чем она успела выйти за дверь, Майкл снова закурил.Услышав щелчок зажигалки, обе сиделки устремили на него полные укора взоры.

— Оставьте его в покое! — прежде чем они успелисказать хоть слово, вступился Гамильтон Мэйфейр.

— Пусть курит! — подхватила Магдален.

Сиделки переглянулись с выражением полного недоумения. «Неужели в больнице не нашлось более сообразительных сиделок? » — с досадойподумала Мона.

— Вы хотели перекусить, — мягко напомнилаМагдален. Мона кивнула и вслед за Пирсом вышла на лестницу.

В столовой важно восседал очень старый священник. Должнобыть, то был Тимоти Мэйфейр из Вашингтона. В безупречно чистой рубашке скрахмальным белым воротничком и строгом черном костюме он выглядел живымвоплощением традиций. Проходя мимо, они с Пирсом услышали, как священникгромким шепотом сказал сидевшей рядом женщине:

— Вы видите, она умирает… а никакой грозы нет! В первыйраз в подобном случае не будет грозы.

Разговор с Эроном явно не клеился. Они втроем стояли налужайке перед домом. Возможно, впоследствии он сочтет этот день самым худшим всвоей жизни, вертелось в голове у Юрия. В поисках Эрона они со Столовым сбилисьс ног. Лишь вечером им удалось отыскать его — в этом огромном розовом особняке,мимо которого со скрежетом проносятся трамваи. В доме, полном плачущих людей.Весь день Столов не отходил от Юрия ни на шаг, не дав тому ни минуты отдыха отсвоего властного и подавляющего присутствия. К тому же Столов говорил почти безумолку. Он беспрестанно сыпал какими-то бессмысленными фразами по пути из отеляк особняку Мэйфейров на Первой улице и потом в другую часть города, наАмелия-стрит, к этому дому.

Внутри они обнаружили несколько десятков плачущих людей.Некоторые из них рыдали и завывали, как цыгане на похоронах. Многие пили. Целыегруппы толпились на улице, курили и разговаривали. В доме царила атмосферавозбуждения и тревоги. Все явно чего-то ожидали.

Однако никаких покойников в доме не было. Юрий узнал, чтопрах одной из усопших уже вмурован в стену, а другие находятся в холодильнойкамере клиники, расположенной неподалеку. Все эти люди собрались сюда не длятого, чтобы скорбеть, — они собрались в поисках спасения. Так в прежниевремена крестьяне искали защиты от врагов в стенах крепости или замка. Впрочем,среди предков этих людей никогда не было крестьян.

Эрон, в отличие от всех прочих, казался абсолютно спокойным.Учитывая сложившиеся обстоятельства, выглядел он неплохо — таким же бодрым икрепким, как и во время последней встречи с Юрием. Благоприятное впечатлениеподтверждал свежий цвет лица, выражение которого становилось все более суровыми подозрительным, пока он слушал Столова. Похоже, Эрон здесь помолодел, отметилпро себя Юрий. По крайней мере, сейчас он походил не на престарелого книжногочервя, а на энергичного пожилого джентльмена. Его седые длинные волосы,казалось, стали гуще и вились эффектными кудрями. Глаза оживленно блестели. Всепечальные события, произошедшие здесь, ничуть не состарили Эрона. Напротив,переживания пошли ему на пользу.

В начале их беседы Эрон придерживался непроницаемогохолодного тона. Но сейчас он с трудом сдерживал охвативший его гнев. Юрийчувствовал это, потому что слишком хорошо знал Эрона.

Возможно, Столов тоже ощутил ярость, овладевшую Эроном. Такили иначе, он не подал виду и продолжал без устали работать языком, пытаясьпереубедить обоих своих собеседников.

Все трое стояли на аккуратно подстриженной лужайке, поддеревом, которое, по словам Эрона, называлось магнолией. Никаких цветов на немне оказалось — как видно, еще не пришло время, — но листья у дерева былиудивительные: огромные, твердые, блестящие.

А Столов говорил и говорил, и негромкий его голос звучалвеско, убедительно и проникновенно. Однако глаза Эрона упорно оставалисьхолодными и непроницаемыми, как два куска серого гранита. В этих глазахабсолютно ничего не отражалось. Они не выдавали никаких чувств — кроменарастающей ярости. Эрон посмотрел на Юрия. Юрий тут же метнулмногозначительный взгляд на Столова — стремительный, как вспышка молнии.

Эрон вновь уставился на говорившего. Столов не глядел всторону Юрия и не заметил его взгляда. Все его внимание было приковано к Эрону,именно над ним он хотел одержать победу.

— Если вы не хотите уезжать прямо сейчас, вы должнынепременно сделать это завтра, — заявил Столов.

Эрон ничего не ответил.

Столов по крайней мере два раза объяснил ему все причины,делавшие отъезд необходимым, однако Эрон молчал. На крыльцо вышла красиваяпожилая женщина с гладко зачесанными седыми волосами. Она позвала Эрона. Онпомахал рукой в знак того, что сейчас идет. Потом взглянул на Столова.

— Господи Боже, да не молчите вы все время, —взмолился Столов. — Скажите что-нибудь. Мы знаем, вам пришлось нелегко.Возвращайтесь домой, в Лондон. Вы заслужили отдых.

Столов избрал неверную тактику, подумал Юрий. Он говоритсовсем не те слова. И ведет себя совершенно не так, как надо.

— Вы правы, — пробурчал Эрон себе под нос.

— Что? — не понял Столов.

— Мне действительно пришлось нелегко. Но я никуда не поеду,Эрик. Рад, что мы с вами наконец познакомились. Поверьте, я не собираюсьвнушать вам принципы неповиновения. Вы прибыли сюда, чтобы выполнить приказ, ипытаетесь выполнить его во что бы то ни стало. Но я никуда не поеду. Юрий, ачто намерены делать вы?

— Вопрос с Юрием уже решен, Эрон, — поспешновмешался Столов. — Он уже…

— Разумеется, я останусь, — перебил егоЮрий. — Ведь я приехал сюда ради вас.

— Где вы остановились, Эрик? — спросилЭрон. — В отеле «Поншатрен», где и все мы?