его, и не рассказать. Но помаленьку все пошло своим чередом, и в 11 сели завтракать. Поели, Аля прибрала посуду, и поехали на рынок: нет дома огурцов и помидор. Их, увы, не оказалось и на рынке. Поехали в Нарву. Тут обрели все и даже ягоды (землянику садовую и лесную). И то и другое — о чем мечтает уже несколько дней Аля. На пути две горестные заметы: зацветает рябинник и видел алый островок уже цветущего иван-чая — неизбежно близится уже конец лета. Вспомнил, что пишет Солоухин о зацветании дикой рябинки… И у меня тоже екнуло сердце… Дома — кофеек, бутерброд и… дрема.

Обедали в 4: молодая картошка с салакой, супчик с цветной капусткой. Какие-то дядьки привезли с Чудского озера судаков и лещей. Наши дамы налетели на них с азартом.

Небо затянуто высокой светлой облачностью, с бледными голубыми просветами; все вместе озаряет землю большим и сильным светом. Сижу, пишу; подошла Алена, обняла, поцеловала… хорошо это было. <…> Зашел в кухню; Аля разделывает судака; я получил кусок — волшебно изготовленный, без единой косточки и чешуйки, а Катя кусочек печенки. Ждем «Шерлока Холмса», но «Время» и Горбачев задержали начало. Дождались-таки и все трое (Катя активно присутствует) проглядели вторую серию.

А вечера все темнее, сумерки все гуще, все раньше…

15 июля.

Среда. 9 часов — встал. 10.15 кончили завтрак (Копелей нет: оба на службе). 10.45 Аля топит печку. Лес — весь в оседающем от сырости дыму: дождик. Лег спать: Аля закрыла. 12.30 — голоса, «бряк»: чинят газовую колонку две бабки. А газовщики все не везут баллоны, а уже 2-й час. Аля читает в спальной в кресле. Еще тетка по страховке имущества. Дрема. В 2 часа 5 мин. — Фира.

Серо, очень свежо. Дрема в кресле против окошка, за которым ветер треплет и гнет ветки граба. В 3.30 Аля — готовить, отобедали в 4 час. 20 мин. (слабость, слабость поперек живота…). В 4.30 привезли газ (Аля с Фирой на угреве у сараюшки). Сходил, посидел с ними. Потом сделал первый нынче кружок вкруг дома, через калитку у гаражей. Благополучно.

День золотой, свежий: в глубокой синеве с севера медленно плывут редкие облачка. В 6 часов с Алей домой. Письмо от Никитина: невероятно!!! <…>

Звонок тети Вали. В 7 часов Аля надумала к матушке (договориться о поездке в Пюхтицу завтра). Дома были в 9 часов. У «Волчат» смотрели третью серию «Холмса».

16 июля.

Четверг. Невзирая на ужасное сердцебиение, вызванное мытьем, постелил свою и Аленькину постели. Она в это время кормила Катю, топила печку, готовила завтрак и заготовляла провизию на поездку в Куремяэ; заготовила целый баульчик.

Погода подозрительная, но тем не менее тронулись от матушки в 3.45. Поехали через Нарву: надо заправиться. Поехал и появившийся из Таллина Мотя. Светлым благом — появление одного за другим: родных домиков, ржаных полей, хуторов, знакомых магазинчиков… и наконец, над дальним лесом глав и куполов монастырских храмов. К сожалению, раскис в пути, с трудом добрался до своего угла в церкви, где мы с матушкой и Алей пробыли всю службу. Лучезарные люстры, убранные каплями зеленого хрусталя лампад, золото солнечных пятен на ризах икон… Тихое серебристое звучание женских голосов маленького хора… Убогие, бедственные люди, детская свобода шагов, как дома… Немногочисленные черные силуэты бдящих чин монахинь. И еще каждый раз, как надо было вставать, я чувствовал под левым локтем неженскую силу матушкиной руки, мощно помогающую мне подняться… Вот и дожил и я…

Вечер очень холодный. Небо в тучах, но обошлось без дождя и без грозы. Дома были в 10 часов, скоро легли. Кати — нет, пришла, когда мы уже спали.

17 июля.

Пятница. Пробуждение тяжелое, но утро светлое. Аля, как всегда, — на пять фронтов: и Катя, и печка, и завтрак. После него я сел, записал 15, 16 и частичку сегодняшнего дня, до сих пор. От часа до двух сделал полтора кружка вокруг дома и через горку (не блестяще шлось… увы). До четвертого часа сидел на веранде. Обедали, как всегда, вкусно и долго. Звонил какой-то московский болван по вопросу «мелентьевского произвола» в назначении Минина. Часов после 5-ти Алена пошла на яркий свет и в припек, к сараюшке. Пришла туда Фира, после подгребли я и Копель. Беседы уютные, о мало известных блюдах, как, например, Wienerwurstchen [сосиски по-венски], Sprotskuchen, Mozart Kugel и кнедлики, окончившиеся поэмой, посвященной Аленой Норкиному холодильнику.

Но вчера в храме озарило новое: не «избави от смерти» и не «повремени с концом моим», но: «Господи! Прими меня в лоно Твое!» Правда, озарение длилось недолго…

Небо сегодня — как у Ливеровского вещало синице: «синий день, синий день»; воздух чистый, хрустальный и бездонный, и плывут в нем малые тучки, и конца ему нет! Звонила Т. Самутина: желает приехать завтра. Разошлись около 8-ми. Вечером большой сбор у Волчонков. Собрался весь наш околоток: и Колкер с М. Пахоменко, и семья Яши, и Борька с Мусей приехали. Поднесен был рыбный стол (фаршированный Фирой лещ) и седло барашка (шашлык), организованный Колкером. Было и шампанское, и хорошие вина, и, конечно, водка. Алена — прелестна со своими «изречениями» и хохмами. Колкер приятен и очень не глуп. Пахоменко грустная (в газетах обхамили ее дочку). Уже смерклось, когда мы ушли к себе.

18 июля.

Суббота. Утро светлое, с солнышком. Оба лежим в своих уголках, изучаем, в каком состоянии каждый… У соседей уже сутолока, «молодшие» уже куда-то едут. Пришла Гордзевич — показаться Копелю: что-то плохо с глотанием (?).

Алена в первом часу — к сараюшке, я записал дни и тоже сейчас пойду к Алене. Сел в тени яблони. Очень высоко простерлись тонкие слоистые тучки. Пионы развесили мощные белые шары цветов, напоминающие помпоны на костюме Пьеро.

Сегодня сделал два кружка через горку с посадкой на симборовской скамейке (цветут: толокнянка, восковичка, богородицына травка, много клеверу белого и красного, зацвел поповник. Борькин щенок перед крыльцом предается радости жизни: приветствует всех и каждого… Ввиду ожидания прихода Самутиной, велено «через 15 минут» приходить обедать, что я и выполнил, после чего предался в любимом кресле в спальной очередной дреме.

Проснувшись, увидел Алену под яблоней поедаемой Самутиной и еще кем-то… День выстоял золотой, но пролетел так же быстро, как и ненастные до него… уже шестой час вечера. А в 6 часов вечера наконец взорвалась бомба попрания моей заветной лужайки… очень было сложно, болезненно