— Оно нейтрализует отбеливатель. Это как будто на твоейголове язва.

— Точное сравнение.

Я взял себя в руки, глядя, как успокаивается поверхностьмолока. Чем белее, тем лучше, безопаснее. Правда, отбеливание — процесс долгийи горячий.

— Отвлеки меня еще, — попросил я.

— Ты вырос в городе?

— Нет. Мы переехали сюда из Миннесоты, когда мне былотринадцать.

— Ха, как я, только наоборот. Каково это было?

Я пожевал губу. Признаться, это был опыт, о котором япредпочитал не распространяться, но говорить-то что-то надо.

— Ну, мне пришлось разуть глаза.

— В смысле?

Тоненькая струйка отбеливателя стекла по шее. Я поежился ипотер кожу.

— Брось, Хантер, ты с этим справишься. Станешь одним изперекисного племени.

— Я уже становлюсь одним из перекисного племени.

Она рассмеялась.

— Ты просто говори со мной, и все. На чем мыостановились?

— Ладно. Дело вот в чем: у себя в Форт-Снеллинг я былдовольно популярен. Имел успехи в спорте, уйму друзей, учителя меня любили. Мнеказалось, что я крутой. Но в первый же день в Нью-Йорке оказалось, что я самыйотстойный парень в школе. Я одевался в торговых центрах, слушал то, что крутилиу нас в Миннесоте, и не представлял себе, что люди в других местах жили как-топо-другому.

— Ой.

— Нет, это ой-ой-ой! Это было больше похоже на… будтотебя вдруг стерли резинкой.

— Звучит невесело.

— Да уж.

Мой голос слегка дрогнул, откликаясь на жжение на голове.

— Но как только я понял, что дружить со мной никто нестанет, проблемы отступили. Понимаешь?

Она вздохнула.

— Очень даже понимаю.

— Так что стало вроде бы и интересно. В Миннесоте у насбыло, наверное, четыре основные клики: ковбои, спортсмены, чокнутые и социалы,а стоило мне оказаться в этой новой школе, как выяснилось, что там наберетсяштук восемьдесят семь различных племен. Я понял, что вокруг меня существуетчертовски огромная коммуникационная система общения, каждый день с одеждой,волосами, музыкой, сленгом посылается миллиард закодированных сообщений. Я сталнаблюдать, пытаясь взломать код.

На этом месте у меня вырвался вздох. Я моргнул. Башкарешительно плавилась.

— Продолжай.

Я попытался пожать плечами, что добавило к обычной болинекоторое количество своеобразных ощущений.

— Спустя год наблюдений я перешел в старшеклассники, имне пришлось изобретать себя заново.

Она немного помолчала. Я не собирался особо вдаваться вдетали и задумался, уж не стала ли кислота просачиваться мне в мозг, делая егопористым.

— Вау!

Она взяла меня за руку.

— Ну и жуть!

— Ага, противно было до обалдения.

— Что и сделало тебя охотником за крутизной, так?

Я кивнул, отчего вторая маленькая струйка кислоты потекла помоей спине. Теперь мой скальп потел, струйки, медленные и жгучие, сползали, кактекущая лава, какую можно увидеть по одному кабельному каналу, где частенькопоказывают дикую природу, экспериментальные самолеты и вулканы. Напрягшись, мнеудалось убрать из головы этот отвлекающий образ.

— Я начал фотографировать на улице, стараясьразобраться в том, что в струю, а что нет, что продвинуто, а что отстой — ипочему. Ну вот, это стало у меня своего рода пунктиком, чуть ли небиологической потребностью. Но просто смотреть мне было мало, я пыталсявыразить свое понимание в заметках на своем сайте. Так продолжалось три года, апотом на сайт зашла Мэнди, познакомилась с моими соображениями и прислала мнесообщение на ящик: «Ты нужен клиенту».

— Понятненько. Хеппи-энд.

Я бы и рад согласиться, но в данном случае мое представлениео счастливом конце состояло в том, чтобы окунуть башку в ведро с молоком, вванну с молоком, в плавательный бассейн из мороженого.

— Наверное, поэтому у тебя такая длинная челка, —сказала Джен.

— Что?

— Я все думала о твоих волосах. Казалось странным, чтоты, хоть и охотник за крутизной, прячешь свое лицо под этой челкой. — Дженпотянулась ко мне и убрала очередную струйку лавы со лба раньше, чем та успелавлиться в мой левый глаз. — Но теперь поняла. Переехав сюда из Миннесоты,ты растерял уверенность в себе и подсознательно начал прятаться. И в каком-тосмысле продолжаешь скрывать часть себя.

Я прокашлялся.

— Ты думаешь, что моей челке недостает уверенности?

— Я думаю, ты, наверное, все еще боишься, как бы сноване растерять крутизну.

Тут я почувствовал, что краснею. Кухонька вдруг стала оченьжаркой и тесной, хотя трудно было сказать, от чего больше: от досады, отсмущения или от кислоты на моей голове. Мне хотелось потянуться, сорвать скальпи почесать волдырь от укуса гигантского комара, в который превратился мой мозг.Часть этого жгучего отбеливателя наверняка просачивалась сквозь кожу.

Джен улыбнулась и подалась вперед, пока ее лицо не оказалосьв нескольких дюймах. Ее губы сложились в трубочку, и на какой-то безумныймомент мне показалось, что она собирается поцеловать меня. Моя злостьрастворилась в удивлении.

Но вместо этого она охладила мое влажное лицо легкимдуновением.

— Не волнуйся, — тихонько сказала Джен. — Явсе устрою. Эти космы обречены.

Я не мог оставаться так близко, поэтому рассмеялся иотвернулся.

Она подождала, пока я не повернулся обратно.

— Мне ли не понимать, Хантер, каково это? Я тоже выпалаиз струи.

— Ну, это было не совсем то. Ты-то была круче всех, простопаслась в отстойнике.

— Нет, правда. Не важно, что я там делала, я не моглавзломать код. Все девчонки из восьмого класса, наверное, до сих пор помнят менякак недоделанную, которая крапает стишки.

— Да. Это удар! — согласился я, силясь улыбнуться.

Воспоминание о первом годе в этом городе вернуло в мойжелудок холодный ком глины, который в то время находился там постоянно истановился тяжелее с каждым шагом, сделанным по направлению к школе. И вотстоило вспомнить то жуткое одиночество, как этот ком возник на прежнем месте,словно только и ждал момента.

Я сделал вдох и усилием воли вернул себя в настоящее, гдебыл крутым. Да, с обожженной башкой, да, преследуемый безжалостными врагам и,да, без сотового телефона. Но все равно крутым, верно?

— Я-то думал, что алюминиевая фольга на голове должнапрепятствовать чтению мыслей, — сказал я.