Но нравлюсь ли я ей? Я потер виски: проблема заключается втом, что, когда ты увлечен (а я был увлечен основательно, чего уж тут), оченьтрудно понять, какие чувства испытывает к тебе объект увлечения. В концеконцов, Джен могла увлечься вовсе не мной, а поисками пропавшей Мэнди, радиприключений. Или решила, что у меня такие приключения каждый день, хоть лопатойгреби, а когда узнает, что это не так, будет разочарована. И вообще, насколькоэто обычно, чтобы девушка красила парню волосы, и говорит ли это что-то о ее кнему отношении?

Правда, размышляя обо всем этом, я не забывал, чтоозабоченность этими вопросами вовсе не затрагивает главную на данный моменттему: если маскировка не сработает, «антиклиент» обрушит на мое «эго» кудаболее серьезные проблемы, чем возможное недопонимание с Джен.

Мне вспомнились фильмы, где напарник говорит: «Мы леземпрямо в западню», на что герой отвечает: «Ага, но как раз этого они от нас и неждут». Полная чушь, конечно. Капкан ставят именно в расчете на то, что кто-то внего попадет, верно? Правда, они ожидают темноволосого Хантера в шортах дляскейтборда, а не блондинистого не-Хантера, «пингвина» в вечернем костюме ибабочке.

Я глубоко вздохнул. Мне действительно очень хотелось есть.

* * *

К этому часу музей был уже закрыт для публики, но мраморныеступени, поднимавшиеся к нему по склону холма, еще были усеяны туристами.Вместе с другими приглашенными я двинулся сквозь толпу усталых, загорелых,увешанных камерами приезжих, спеша навстречу благодатной кондиционированнойпрохладе музея. Представителей нашей тусовки можно было узнать сразу — женщиныв вечерних туалетах, мужчины все как один в бабочках. В фойе стоял на заднихногах скелет барозавра, восемьдесят футов высотой, защищающий скелет своего детенышаот скелета тираннозавра. Я вспомнил, как в детстве, бывая здесь, недоумевал,почему все эти костяные чудовища хотят съесть друг друга, хотя с мясом у нихявный напряг.

Толпа была достаточно большая, в такой легко затеряться, ройголосов заполнял мраморное пространство, смешиваясь с собственным эхом.Чувствуя себя надежно затерявшимся среди таких же «пингвинов», я двинулся поотгороженному бархатными лентами проходу из фойе в зал млекопитающих Африки.

Это была старая часть музея, относившаяся к тем временам,когда натуралисты ездили в экспедиции, отстреливали там животных, привозили ихшкуры и скелеты и делали из них чучела. Современным борцам за сохранение живойприроды это, конечно, не по нраву, но, по-моему, это тоже своего родасохранение. В центре огромного зала было установлено целое семейство слонов, авдоль стен тянулись витрины и диорамы: зебры, гориллы и антилопы импалы на фонераскрашенных африканских пейзажей таращились на людей стеклянными глазами ивыглядели парализованными удивлением — словно никто не предупредил их, чтонаходиться здесь можно только в смокингах.

Толпа текла кругами, двигаясь вокруг слонов по часовойстрелке. По манхэттенской традиции вечеринка начинала раскручиваться сопозданием на два часа, и гости еще только разбирали напитки. Это медленноекруговое движение предоставило мне возможность заняться наблюдением,высматривая замаскированную Джен, с одной стороны, а с другой — любые признаки«антиклиента».

Я был как на иголках. Маленькие пластиковые булавочки отярлычков кололись все ощутимее, не говоря о том, что мне так и не удалосьпривыкнуть к облику блондина, отражавшегося в стекле, отделяющем наш променадот панорамы африканской саванны. Мои глаза устремлялись вслед каждой девушкероста Джен, но ее здесь не было, если только она не прибегла к пластическойхирургии. Ну и конечно, когда в поле зрения появлялась очередная лысина, явсякий раз вздрагивал, ожидая, что сейчас на мое плечо опустится тяжелая рука иуведет меня в какой-нибудь темный угол музея. Короче, я находился среди этойбеспечной толпы в таком сильном мандраже, словно знал, что пара спящих львов вугловой диораме вот-вот оживет.

Чтобы успокоиться, я сделал то, что естественно приходит наум любому охотнику за крутизной: стал присматриваться к гостям.

Судя по всему, целевой аудиторией «Хой Аристой» являлисьмолодые богатеи, основная работа которых и состояла в том, чтобы ходить натакого рода приемы. Их имена печатаются жирным шрифтом в колонках светскихсплетен, видимо, чтобы все знали, чем они там занимались на прошлой неделе. Аэти мероприятия посещают, чтобы оттачивать свои социальные навыки в ожиданиивремени, когда они, унаследовав трастовые фонды, войдут в попечительские советымузеев, оркестров и оперных трупп и будут посещать еще больше приемов. То и деловспыхивали камеры, собирая материал для воскресных приложений и задних страництаблоидов, специализирующихся на сплетнях о знаменитостях. Приходилосьпризнать, что журнал «Хой Аристой» действительно имеет аристократические корни.Если журнал способен арендовать для вечеринки весь Музей естественной истории,значит, за ним стоят серьезные люди, занимающие высокое положение в обществе.

Интересно, читал ли кто-нибудь из здешних гостей сам журнали, вообще, что в нем печатают? Инструкции, как носить норковые шубы?

Впрочем, для журнала важнее другое: кто размещает в немрекламу, а вот от желающих, чтобы их продукция красовалась в журнале «ХойАристой» для богатеев, наверняка нет отбоя. Тут тебе и агентства недвижимости,и центры избавления от наркотической зависимости, и клиники избавления отлишнего веса и пластической хирургии — известнейшие заведения, от упоминанияназваний которых я воздержусь. Привлекательность подобных изданий еще и в том,что на каждого читателя, действительно принадлежащего к высшему обществу,приходится сотня жалких подражателей, стремящихся купить разрекламированнуюсумочку или наручные часы, в надежде на то, что остальные признаки элитарногостиля жизни как-нибудь последуют за этим сами.

Почему это племя меня особенно раздражает? Не то чтобы я былпротив социальных слоев — моя работа зависит от их существования. Крутизна, онаведь у всех разная, и продвинутая молодежь, от баскетболистов до диджеевДетройта, подразделяется на элиту и «хой полой», да и внутри этих категорийсуществуют более тонкие различия. Но здешняя публика была другой. Одно слово —«аристой». Принадлежность к аристократии определяется не вкусом, инновацией илистилем, но тем, что вы по рождению принадлежите к избранной сотне семейМанхэттена. Вот почему у аристократов нет инноваторов. В плане формированиясвоего нового облика они полагаются на дизайнеров из Парижа и Рима и нанимаютпомощников среди избранных трендсеттеров, таких как Хиллари Дефис. Верхушкапирамиды крутизны, «хой аристой» пирамиды, — там, где, по сути, должнынаходиться инноваторы, — срезана, типа как на задней стороне банкноты водин доллар. (Совпадение? Можно обсудить.)

Неожиданно я запнулся, однако мое кисловатое настроениесменилось некоторым оживлением. В нескольких ярдах от меня, перед троицей великолепныхбизонов, две приглашенные модели раздавали пакеты с подарками.

Все без исключения, начиная от неприлично богатых людей доанархистов-взрывателей, обожают халяву. Само собой, я тоже вцепился вбесплатный пакет, хотя, конечно, убеждал себя в том, что делаю это ради того,чтобы посмотреть — не будет ли там какой-нибудь наводки, позволяющей побольшеразузнать о спонсорах этого мероприятия. В конце концов, все подобныевечеринки, куда гостей приглашают по списку, представляют собоймультикорпоративные рекламные акции, и раздача подарков является ихнеотъемлемой частью. Подарочные пакеты, содержащие бесплатные наборы косметики,популярные журналы, билеты в кино, компакт-диски, шоколадки и миниатюрныебутылочки с напитками, раздают всем гостям. Главными спонсорами (я могу назватьэти бренды, потому что их по причинам, которые будут объяснены ниже, нет воткрытой продаже) являлись сам журнал «Хой Аристой», пряный ром под названием«Благородный дикарь» и новый шампунь, который носил причудливое название «Пунь-шам».Главным призом в пакете была бесплатная цифровая фотокамера размером не большестаромодной сигаретной зажигалки, разумеется, с логотипом этого шампуня.