Но что-то удерживало Никиту. Что-то удерживало его возлепроклятой приоткрытой двери, возле этого звука текущей воды, похожего на шумотдаленного крошечного водопадика. Никаких других звуков не было — минуту, две,три: ни русалочьего плеска, ни раскрепощенного вздоха, ни даже легкогомурлыканья какой-нибудь популярной песенки… Вода и больше ничего. Одинокаяструйка в одиноком водопадике, странно резонирующая.

Неизвестно, сколько он простоял, прежде чем шагнул к двери.

Но он шагнул и осторожно, по-воровски, заглянул в отделанноемрамором нутро ванной. И сразу же увидел Мариночку. Вернее, откинутую назадголову Мариночки, укутанную волосами.

Что-то было не так.

Никита понял это сразу же. Раньше, чем успел сообразить, чтоименно — не так.

На волосах лежал странный розоватый отсвет.

И вода… Вода, готовая вылиться через край джакузи, —вода тоже была розовой. Нежно-розовой, непоправимо-нежно.

Таким же нежным был профиль Мариночки.

Нежным и мертвым.

Именно это и было «не так» — мертвый профиль. Жена егопатрона была мертва. Молодая женушка, свет очей, единственная радость, лучшеедополнение к платиновому колье и фольксвагену «Bora». Колье и сейчас обнималоМариночкину шею. А сама Мариночка была мертва. Мертва, мертва… Надо же, дерьмокакое!… Слегка покачивающиеся на розовой воде волосы свидетельствовали о необратимостислучившегося. Несколько секунд Никита как зачарованный смотрел на нити волос; апотом, почему-то сняв кроссовки (уж не для того ли, чтобы ненароком неразбудить мертвую Мариночку?!), двинулся вперед — из галерки в первые рядыпартера… Ногам сразу же стало мокро: по мере приближения к Мариночке носкипропитывались водой, а темный, в зеленоватых прожилках пол старательно скрывалвсе новые и новые лужи.

Никита приблизился к телу почти вплотную, обойдя лужупобольше, разлившуюся прямо у джакузи. Предусмотрительность, такая жедерьмовая, как и ситуация. Но теперь… Теперь он мог разглядеть все подробностисмерти. Абсолютно все, включая бокал на краю ванной. Одинокий бокал с остаткамикакого-то спиртного, медовый отсвет на стенках, прямо у Мариночкиного изголовья.Надо же, дерьмо какое!… И почему он так сосредоточился на бокале? И почемусунул палец в розовую, еще теплую воду? Тело парило в ней, почти совершенноетело, похожее… Похожее на тело Инги. От этой мысли Никите стало не по себе.

Или — совсем от другой?…

Отправиться в мир иной в день своего двадцатичетырехлетия —чем не отличная идея? После шумной всеволожской иллюминации, после оравыгостей, после торопливых проводов мужа, после «Navio negreiro», дваждыисполненной на бис. И перед лениво-фантастическими перспективами, которыесулила долгая и счастливая жизнь с пивным бароном…

Лицо — вот на чем задержался взгляд Никиты.

Ничего нового он не искал в этом лице: не искал и все женашел. И не только темно-вишневую крошечную дырку во лбу, слегка смещенную к правомувиску и жмущуюся к правой брови, не только ее.

Лицо.

Лицо тоже было новым. Другим. Иным.

Мариночкиным, достаточно хорошо изученным — и все же иным.

Таким его Никита еще не видел. «А ты изменилась», — пугаясьсобственного цинизма, подумал он. Она и вправду изменилась,Марина-Лотойя-Мануэла . Впрочем, последние два имени можно было отсечь заненадобностью. Вместе с разбитным ресторанчиком «Amazonian Blue» и великолепнойпятеркой Хуанов-Гарсиа. Осталась одна Марина.

Мариночка.

Без всякого колкого подтекста: «Мариночка», как сказала быдочке неведомая Мариночкина мама: «Вставай, школу проспишь, Мариночка!», «Оденьшапку, Мариночка», «Ты опять висишь на телефоне, Мариночка»… Никита был не всостоянии отвести глаза от лица девушки: она могла быть кем угодно, только нестервой. Распущенной циничной стервой, которой всегда хотела казаться. ТеперьМариночкино лицо было абсолютно детским, беззащитным, трогательным — такие лицапринадлежат подросткам и в такие лица влюбляются подростки, безутешно ибезоглядно.

А смерть тебе идет, девочка.

А вот крошечная дырка во лбу — нет.

Похоже на контрольный выстрел в голову. Черт возьми, какпохоже! Надо же, дерьмо какое!. Конечно, друган Левитас разбирается в этомлучше, но не нужно быть семи пядей в криминальном лбу, чтобы понять:контрольный выстрел… Хреновый финал, вот только как Эка прощелкала все это?..Телохранительница, мать ее… Лучшая в своем выпуске..

Мысль о нерадивой Эке сразу же потянула за собой другую — оКорабельникоffе. Влюбленном Корабельникоffе. Что будет с ним, когда он узнает овишневой дырке во лбу жены?… И кто сообщит ему об этом? Сообщить можно исейчас, у Никиты был номер мобильного, оставшийся с прежних полудружескихвремен, но… Представить себе, что через каких-нибудь вшивых три минуты онрасскажет боссу о теле в ванной на Пятнадцатой линии… Теле его жены, с которой— живой, здоровой и неприлично цветущей — он всего лишь несколько часов назаднежно попрощался во Всеволожске… Представить это Никита был не в состоянии. Даи что бы он сказал? «Шеф, я заехал к вам домой… просто так… протереть пыль намикроволновке, проведать водку в холодильнике… а тут…»

Надо же, дерьмо какое!

— И в эпицентре этого дерьма — он сам, Никита Чиняков.

Ну, Нонна Багратионовна, сбылась мечта идиотки!

Он произнес это вслух, будничным голосом. Голос запрыгал пованной комнате, отразился в стенах, зеркалах и лужах на полу — и вернулся кНиките. И запоздало ужаснул его: ну ты даешь, Никита, совсем соображатьперестал…

Ладно, соображать он будет после. Когда перед глазамиболтается труп — какая уж тут соображалка! А сейчас нужно уйти. Нужно уйти ивсе обдумать. Пусть о смерти Мариночки Корабельникoffy сообщит кто-то другой.Или другие. Коллеги Митеньки, оперы из убойного, занюханные следователи, им подолжности положено бить родственников дубиной подобных сообщений, они на этомсобаку съели, им все равно — кому втюхивать вести о насильственной кончине:слесарю дяде Васе или бизнес-столпу Корабельникоffу. Они это сделают содинаково равнодушным выражением лица. Профессионально-равнодушным. Вот пусть иделают, но только не он, Никита. Тогда о дружбе с Корабельникоffым — пусть изабуксовавшей, но все еще возможной — можно будет забыть навсегда. Он, Никита,так и останется для Корабельникоffа человеком, который принес испепеляющую,невозможную весть о гибели жены. Он, Никита, всегда будет ассоциироваться уКорабельникоffа с этой гибелью.

Только и всего.

А с Мариночкой — с Мариночкой всесильный Ока собирался житьвечно, уж таков он был в своей поздней любви. Значит, и ненависть к Никитебудет вечной. А если приплюсовать сюда и вечную ненависть Инги… Нет, двененависти ему потянуть…

Но об этом — позже. Позже, позже. Не сейчас. Сейчас нужновыбираться из этого дома, изученного до последнего гвоздя и так неожиданноставшего западней.