— Я только и делаю, что снимаю трусы, одеваю трусы, я ужесыт этим дерьмом по горло, — сказал ему Эдди. — Или зовите сюда врача и будемделать анализ, или я ухожу. Что вам предпочтительней?

Снова — молчание. И когда они снова начали переглядываться,Эдди понял, что выиграл.

Мы выиграли,— поправился он про себя.— Как тебя звать,дружище?

Роланд. А ты — Эдди. Эдди Дин.

Внимательно слушаешь.

Слушаю и смотрю.

— Отдайте ему одежду, — с отвращением в голосе распорядилсястарший и поглядел на Эдди. — Я не знаю, что там у тебя было и как ты сумел этоскинуть, но я тебя предупреждаю: мы это выясним.

Старый пень оглядел его с головы до ног.

— Вот ты сидишь тут и лыбишься. Такой довольный. Мне всеравно, что ты тут наговорил. Но от тебя меня определенно тошнит.

— Вас от меня тошнит?

— Положительно.

— Бог ты мой, — сказал Эдди. — Мне это нравится. Я сижу вэтой чертовой комнатушке в одних трусах, а надо мной стоят семеро лбов спистолетами, и вас от меня тошнит? Дружище, у вас явно с чем-то проблемы.

Эдди шагнул к нему. Таможенник секунду стоял на месте, нопотом что-то у Эдди в глазах — какой-то безумный цвет, наполовину карий,наполовину голубой — заставило его отступить на шаг. Против воли.

— Я НИЧЕГО НЕ ВЕЗУ!— прорычал Эдди.— КОНЧАЙ УЖЕ! МНЕНАДОЕЛО! ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ПОКОЕ!

Опять тишина. Потом старший обернулся и крикнул кому-то:

— Вы что, не слышали?Отдайте ему одежду!

Вот так-то.

2

— Думаете, что за нами хвост? — спросил таксист, и голос егозвучал так, словно бы он от души забавлялся.

Эдди повернулся вперед.

— Почему вы это сказали?

— Вы постоянно оглядываетесь назад.

— Да нет, ничего я такого не думал, — сказал Эдди. И сказалчистую правду. Он сразу увидел хвосты, как только в первый раз обернулся.Хвосты, а не хвост. Ему и не надо было оглядываться, он и так знал, что егопасут. Этим потенциальным пациентам дурки надо было бы очень постараться, чтобупустить такси с Эдди в этот майский денек: движение было редкое. — Просто яизучаю порядок движения.

— А-а, — понимающе протянул таксист. В определенных кругахтакой странный ответ вызвал бы кучу вопросов, но в Нью-Йорке таксисты не задаютвопросов: они заявляют и частенько — весьма торжественно и высокопарно.Большинство их заявлений начинается с восклицания «Этот город!», как будто этислова — начало какой-нибудь религиозной молитвы, открывающей проповедь… каковымони в большинстве случаев и являются. Вот и этот таксист затянул: — Потому что,если вы думаете, что за нами хвост, так я вам могу сказать, что нет. Я-то знаю.Этот город! Боже мой! Я сам столько раз висел на хвосте. Вы не поверите,сколько людей влетало в мою машину со словами: «Давай-ка за той машиной!»Звучит, как в кино, правильно? Правильно. Но, как говорится, кино — это подобиежизни, а жизнь — подобие кино. Такое бывает, на самом деле! А если вдруг нужноизбавится от хвоста, так это гораздо легче, когда ты сам знаешь, как надоследить. Вы…

Эдди отключился от болтовни таксиста, слушая ровнонастолько, чтобы в нужных местах кивать. Но уж если на то пошло, кое-что вразглагольствованиях таксиста было даже забавным. Хвостов было два: синий«седан» — Эдди подумал, что он принадлежит таможне — и фургончик с надписью«ПИЦЦА ДЖИНЕЛЛИ» на борту. Было там и изображение пиццы в виде мордашкиулыбающегося во весь рот мальчишки. Мальчишка облизывал губы, а под картинкойшла надпись: «ООООООГО! ЭТО ХОРООООШАЯ ПИЦЦА», только какой-то юный городскойхудожник с баллончиком краски и рудиментарным чувством юмора зачеркнул жирнойчертой слово «пицца» и написал сверху одно неприличное слово на ту же букву.

Джинелли. Эдди знал только одного Джинелли; он держалресторанчик под названием «Четыре папаши». Бизнес с пиццами был лишьприкрытием, ширмой. Джинелли и Балазар. Неразлучны как «хот дог» и горчица.

Согласно первоначальному плану, на стоянке аэропорта егодолжен был ждать лимузин с водителем, чтобы ехать прямо к Балазару, в одинкабак в центре города. Но, разумеется, первоначальный план не предусматривалдвухчасового сидения в маленькой комнатушке под непрерывным допросом коллективатаможенников, пока другой коллектив осушал и ворошил содержимое канализационныхбаков рейса 901 в поисках груза, о существования которого подозревали все икоторый не должен был ни раствориться, ни смыться.

Когда он вышел, разумеется, лимузина и в помине не было. Уводителя были свои инструкции: если в течение пятнадцати минут после того, каквсе пассажиры рейса вышли из здания, «осел» не появится — быстренько уезжать.Водитель знал, что к чему, и, конечно, не стал бы пользоваться радио-телефономв машине, передачу которого можно засечь без труда. Балазар, наверное, ужепозвонил своим людям, выяснил, что у Эдди проблемы, и сам приготовился кнеприятному разбирательству. Балазар, может, и знал, что Эдди просто так нерасколется. Может, он разглядел в Эдди стержень, но это все-таки не отменялопростого факта, что Эдди — наркоман. А на наркомана нельзя положиться, нельзярассчитывать на его стойкость.

А поэтому не исключена такая возможность, что как толькофургончик «с пиццей» поравняется с такси, из окна его высунется автомат и задмашины превратится в кроваво-красный натертый сыр. Впрочем, если б егопродержали не два часа, а четыре, тогда у него был бы повод для серьезныхраздумий, а если бы — не четыре, а шесть, тогда бы Эдди уже по-настоящемупригорюнился. Но всего два… уж наверное, Балазар поверит, что он смогпродержаться хотя бы столько. И первым делом он спросит, где товар.

На самом деле Эдди оглядывался на дверь.

Она его зачаровала.

Когда таможенники наполовину вели его, наполовину тащили кзданию аэропорта, он еще оглянулся через плечо, и она была там — невозможно,однако же, очевидно — неоспоримо реальная, она как бы плыла в воздухе следом заним, все время на расстоянии фута в три. Он видел неизменные волны, набегающиена берег, бьющиеся о песок; он видел, что там уже вечерело.

Дверь эта была как картинка-загадка со скрытым рисунком:сначала никак невозможно его разглядеть, но когда ты его увидел, ты уже несумеешь его не заметить, как бы ты ни старался.

Дважды она исчезала, когда стрелок уходил без него, и этопугало Эдди — тогда Эдди чувствовал себя ребенком, у которого перегорел ночник.В первый раз это случилось во время допроса в таможне.

Мне нужно уйти,— голос Роланда отчетливо прозвучал сквозькакой-то из вопросов, которыми его засыпали таможенники.— Только на парусекунд. Не пугайся.