— Вы уже большие, — сказал он, — и я думаю,вы в состоянии потерпеть. Да и Джеми, мне кажется, скоро соскучится и самзапросится в школу.

Питер никому не сказал, что сам он, не выдержав неловкогоучастия одноклассников, не пошел на последние два урока, а просидел это время вспортивном зале. Там его нашел преподаватель гимнастики, с которым онипроговорили почти час. Преподаватель был совсем молодым — всего на десять летстарше Питера, к тому же он сам недавно потерял отца и знал, что это такое, непонаслышке. После этого разговора Питеру стало легче, но только чуть-чуть:боль, которую он испытывал, ничто не в силах было заглушить.

— Никто и не говорил, что нам будет легко, —вздохнула Лиз. — Но раз уж на нашу долю выпало такое, остается терпеть дадержать нос повыше. Мне кажется, папа был бы очень доволен, если бы мы велисебя мужественно и не распускали сопли. Настанет время, и мы снова сможемрадоваться жизни.

— А когда это будет? — тут же спросилаЭнни. — Как долго нам придется терпеть? До конца наших жизней?..

У нее был такой жалобный вид, что Лиз отчаянно захотелосьутешить ее, но врать или выдумывать она не собиралась.

— Сейчас нам действительно кажется, что мы до концажизни не сможем ни радоваться, ни веселиться, — сказала она. — Иболь, которую мы испытываем, пройдет не скоро. Наверное, мы долго еще будемстрадать — сколько, я не знаю. Могу сказать только одно: это не может — недолжно — длиться вечно!

Эти слова, похоже, немного успокоили детей, но когда ониразошлись по комнатам, Лиз, прислушиваясь к царившей в доме противоестественнойтишине, вдруг подумала, что она и сама не очень-то верит в то, что только чтосказала. И все же они должны были во что бы то, ни стало пережить то, что наних свалилось, — пережить или сломаться.

В эту ночь Джеми снова пришел к ней в спальню.

Он молча забрался под одеяло, и у Лиз не хватило мужестваотослать его обратно. Ей было слишком страшно спать одной в этой широкойкровати, в этой комнате, где все напоминало о Джеке. Присутствие младшего сынапомогало ей отвлечься. Но сегодня — стоило ей только потушить ночник — онаснова начала думать о том, как же сильно ей не хватает Джека. Ворочаясь с бокуна бок, Лиз спрашивала себя и его — если, конечно, он мог слышать ее там, гдеон сейчас находился, сумеет ли она пережить все это? Но ответ так и не пришел.Из ее жизни исчезли радость и смысл, остались только невыносимая горечь потери,беспросветное одиночество и Острое ощущение пустоты рядом. Джек так многозначил в ее жизни! Все эти эмоции и чувства воспринимались почти как физическаяболь, которая выматывала душу и от которой не могло избавить ни одно лекарство.Лежа без сна и прижимая к себе Джеми, Лиз продолжала оплакивать Джека и свою водночасье рухнувшую жизнь.

Когда настал Валентинов день, со дня смерти Джека прошло ужепочти семь недель. Дети начали понемногу приходить в себя. Лиз несколько разразговаривала со школьным психологом девочек, который доставил ей невероятноеоблегчение, сказав, что срок в полтора-два месяца, как правило, являетсякритическим, после чего природа берет свое и дети начинают возвращаться кпрежнему, нормальному состоянию. «Они приспособятся, — сказалпсихолог, — а вот вам, миссис Сазерленд, станет, напротив, еще тяжелее,так как вы к этому времени окончательно осознаете, что все это произошло с вамина самом деле».

И психолог оказался прав. Лиз поняла это, придя в офис вДень всех влюбленных. В этот день Джек всегда устраивал для нее праздник:покупал цветы и дарил какую-нибудь безделушку, но в этом году все было иначе.На Валентинов день у Лиз было запланировано сразу два судебных заседания.Предстояло защищать интересы клиентов в довольно сложных случаях, и с каждымразом ей становилось все труднее и труднее делать это. Не то чтобы она утратилаквалификацию или не справлялась с делами без Джека. Непримиримость иоткровенная враждебность ее клиентов по отношению к супругам, с которыми ониразводились, казались Лиз противоестественными, а разного рода хитрости, уловкии откровенная ложь, к которым они прибегали, чтобы добиться своего, вызывали вней раздражение и протест. Похоже, она начинала ненавидеть бракоразводныепроцессы и только удивлялась, как удалось Джеку уговорить ее заняться семейнымправом.

Примерно так она и сказала Виктории, когда разговаривала сней в последний раз. Лиз было трудно встретиться с подругой, так как троедетишек Виктории еще ходили в ясли, зато по телефону они разговаривали часто иподолгу — особенно по ночам, когда дети давно спали.

— Ну а чем бы ты могла заниматься? — резонновозразила Виктория, когда Лиз пожаловалась, что ей все меньше нравится помогатьлюдям разводиться. — Когда я занималась случаями нанесения личного вреда,ты говорила мне, что не могла бы иметь дело ни с чем подобным. Уголовное правотебе тем более не подходит.

— Но ведь есть и другие разновидности права. Не знаю,может быть, я могла бы заниматься чем-то связанным с защитой детства. Все моинынешние клиенты не стесняются поливать друг друга грязью, а меня от этогомутит. В особенности, если при этом они забывают о своих детях…

По правде говоря, Лиз давно хотелось заниматься защитой правдетей, но, пока был жив Джек, он каждый раз напоминал ей, что эта работа почтине приносит денег. Нельзя сказать, что Джек был чрезмерно сребролюбив — простоон отличался практическим взглядом на вещи и никогда не забывал о том, что емупрежде всего необходимо содержать пятерых собственных детей. Специализируясь насемейном праве, они зарабатывали очень прилично. Слава богу, при такой работене приходилось считать каждый цент, и забывать об этом было бы глупо.

Однако сердце ее по-прежнему не лежало к делам о разводах.Она лишний раз убедилась в этом, когда вечером в Валентинов день вышла из заласуда, добившись для одной из своих клиенток положительного решения по какому-тонезначительному иску. Но никакого удовлетворения она при этом не испытала. Этоходатайство Лиз подала, поддавшись на уговоры своей клиентки, хотя на самомделе отлично знала, что делалось это не из принципиальных соображений, а изжелания побольнее уязвить противную сторону. И судья тоже это понял; в перерывеон сурово отчитал Лиз. Хотя ходатайство в конечном итоге оказалосьудовлетворено, победительницей она себя не чувствовала.

— Со щитом или на щите? — спросила Джин, когда Лизв тот же день вернулась в офис. Выглядела она усталой и подавленной, исекретарша решила, что, уж во всяком случае, дело было нелегким.

— Мы выиграли, — отозвалась Лиз, рассеянноперебирая разложенную на столе почту. — Но судья сказал, что мы пытаемсясделать из мухи слона, и он был прав.

Просто не знаю, что на меня нашло, когда я позволилаклиентке уговорить себя подать это прошение. Единственное, чего она хотела, этолишний раз потрепать нервы своему бывшему. Джек бы ни за что не стал возиться сподобными пустяками.

Но Джека, с которым она могла обсудить ситуацию, больше небыло рядом, и некому было ни подбодрить ее шуткой, ни дружески пожурить запромах. Кроме того, на его плечах фактически лежала вся организационная сторонаих совместной работы. Лиз, правда, не знала, кто лучше справился бы с этим, онили она, но факт оставался фактом: именно Джек решал, какие дела взять, а откаких отказаться; он умел осадить чрезмерно настойчивого клиента и дажепланировал очередность рассмотрения дел в суде, так что Лиз была полностьюизбавлена от, так сказать, технических проблем. Теперь же ей приходилосьзаниматься и этим тоже. Она чувствовала, что не справляется или, во всякомслучае, делает для клиентов меньше, чем могла бы.