Мгновенно завязалась страшная свалка, но Аленав это время уже была далеко. Подобрав с полу ветхий черный плат, которыйнеосмотрительно обронила какая-то не в меру любопытная бабенка, ринувшаясяпоглядеть, как нищие бьют государевых солдат, она укуталась с головой,пробежала через боковой выход, спустилась с лестнички – и кинулась вниз, кигольному и щепетильному[44] рядам, стремясь вырваться изКитай-города… в котором ей все же удалось разжечь пожар.

Алена вышла на крыльцо и начала осторожноспускаться, прижимаясь к стене, чтобы холодный голубой лунный луч не смог еекоснуться. Дворик, чудилось, искрится белым снегом, и Алену била дрожь, словноей и впрямь предстояло по снегу бежать босиком. В который раз заверив себя, что– глубокая ночь, все люди, добрые и недобрые, спят-храпят безмятежно, нечегоопасаться стороннего глазу, она одолела последние ступени и на цыпочках, чутькасаясь травы, добежала до летней кухоньки. Вскочила туда, притворила покрепче засобой двери – и только тогда свободно вздохнула. Но тут же голова у нееобморочно закружилась, и Алена едва устояла на ногах.

Страшно хотелось есть, но не только от голодашатало ее. Она и сама не ожидала, что возвращение в батюшкин дом произведет нанее такое сильное впечатление. Не сомневалась, что Никодим продал почти всевещи, чтобы вернуть долг Надеи Светешникова, однако, к изумлению своему,увидела их нетронутыми. Окна были не заложены ставнями, и в свете яркой, полнойлуны Алена отчетливо видела все, что так радовало и восхищало ее прежде. Отец всвоем Аптекарском приказе с немцами водился, оттого не редкостью было встретитьв его доме рядом с простыми, липовыми или дубовыми столами и скамьями, столикии кресла из «индейского»[45] дерева с изогнутыми точеными,фигурными ножками – немецкой работы или на польский образец. Отец охотнопокупал в рядах по рублю за штуку золоченые стулья с замысловатой обивкой. Настенах висели зеркало и часы, в горках стояла посуда… Ничто не было тронуто –исчезли только любимые книжки Алены, но их, знала она, повыбрасывал в сарайНикодим. Она сама была в том виновата – собралась потащить в дом мужа всю этукомпанию с детства любезных сердцу друзей своих: Василия Кариотского, Марьюшку– купецкую дочь, Петра-златых ключей, Благочестивую невесту, Мудрого Менандра,Царевича Иосаафа, храбрейшего и достославнейшего Улисса, совершившегостранствие по землям баснословным, описанное грецким старцем Омиром, –всех, всех хотела взять с собой, и первым и страшнейшим впечатлением еезамужней жизни было видеть, как сгорел Улисс в печи.

– Не тебе читать! У тебя от чтения мозольна глазу вырастет! – буркнул Никодим, и, как ни боялась Алена бешеногомужа, она не могла сдержать слез, что вызвало новый приступ ярости. Никодим непонимал, что Алена вовсе не помышляла возвыситься над ним: она просто хотелаиметь близ себя хоть что-то из осколков ее прежней жизни, разбитой вдребезги.Но Никодим желал всецело распоряжаться ее душой, как он распоряжался телом, а душатак и норовила ускользнуть… Он чувствовал, видел это – и это снова, сноваразжигало огонь его лютости. И сейчас Алена ругательски ругала себя заглупость, из-за которой храбрейший Улисс был обречен на погибель, а прочиедрузья ее юности гнили в сарае. Как было бы чудесно увидеть их сейчас –терпеливо ждущими встречи! Может быть – наверное, наверное! – она возьметих с собою в те далекие странствия, куда намеревается отправиться. Не великапоклажа – десяток книжек, своя ноша, как известно, не тянет. Возьмет она итравы, лежащие в особых, нарочно для этого сшитых мешочках: на верхних полках –собранные отцом, на нижних – Аленою.

Она отворила дверцы горки и долго стояла,вдыхая сухой, как бы шелестящий, дурманный запах, который лишь длянепосвященного был единым, но чуткое Аленино обоняние различало в нем множествооттенков.

Отец брал только целебные, лекарственныетравы. Алена, всемерно помогая ему, в то же время отдельно собирала былиечародейное и сейчас даже в темноте безошибочно могла сказать, где лежит адамоваголова – зелье стрелков и охотников, которым окуривают ружья, чтобы метко билидиких уток, или колюка-трава, обладающая теми же свойствами, или блекота –брошенная в воду, она привлекает рыб и делает их ручными, или дягиль кудрявый,который спасает от порчи, сердце веселит и, в шапке носимый, привлекает людскуюлюбовь…

Нет, не помог Алене дягиль кудрявый, и«вихорево гнездо» не помогло – тонкие, высохшие веточки ветлы, спутанные вклубок во время вихря. Среднее «деревце» из такого гнезда, взятое с собою насуд, разрушит все неправедные обвинения и поможет оправдаться перед сильнымимира сего. Надо было не книжки брать с собой в мужнин дом, а травы, непременнокудрявый купырь, который считается лучшим противоядием и даже можетпредохранить от будущей отравы, если съесть этой травы натощак. И может быть,Никодим тогда был бы жив, и не погибала бы Алена в яме, и не бежала бы отнечистой похоти Еротиады, и не воротилась бы изгнанницей преследуемой вотеческий дом… а все еще влачила узы своего смертельного супружества!

Она глубоко вздохнула. Что толку пререкаться спрошлым! Свершившееся свершилось. Ни хитру, ни горазду не изменить его, как неминуть суда божия. Слишком внезапным, потрясающим оказалось для Аленывозвращение в любимый, спокойный мир ее детства и юности – вот она и ослабела,вот и растерялась. Надо отыскать какой-то еды. Может, завалялся хоть сухарик,хоть горсточка толокна?

Но ничего не нашла Алена, хоть и обшарила всюлетнюю блинную сверху донизу. В погребе тоже было пусто. Нежилой, затхлый запахдоводил ее до тошноты, и она снова вышла во двор, села под березою, бездумноглядя сквозь темную тучу, густо разросшийся сад, – в сторону соседнихдомов. Там, через четыре дома, Никодимово подворье, – теперь, конечно,Ульяны Мефодьевны…

По пути в отцов дом Алена наведалась туда.