едва держалась на ногах и походила на ходячее привидение. Рыть нору она будет утром. Волчата же, напротив, отлично поместились в уютной норке. Гроза была первой, кто залез в нее. Она с интересом обнюхала новое место, а потом, сама того не заметив, провалилась в сон, уткнувшись носом в спины братьев и сестер. Белая волчица упала у входа, свернувшись калачиком и прикрыв морду пушистым хвостом. Веки отяжелели, натянутые мышцы совсем расслабились и больше не болели, тело перестало тянуть вниз, словно мешок камней на шее. Волки уснули, забыв про страх, голод и разбитые лапы. Они дома.

Глава 7

— Эй, эй, эй, пошла, родимая! — кричал пастух непокорной лошади, ловко удерживаясь на ее голой потной спине.

Совсем еще мальчишка. Паренек лет тринадцати, на вид — простак, каких поискать, весь в веснушках, с курносым носом, пас овец у реки, выполняя отцовское поручение. Он получил старого коня Сивку, работящего и уважаемого среди соседей мерина. Конь громко храпел на рыси и мотал головой, порываясь скинуть надоедливого наездника в галошах и спортивных штанах с тремя косыми полосками, взгромоздившегося на него. У мальчика не было ни седла, ни повода — он правил, держась за гриву. Только вот волос у коня был редкий и жидкий. Сивка пользовался своей старческой плешивостью и с задором трехмесячного жеребенка нес мальчишку через поле, распугивая отару овец. Животные с ужасом разбегались в разные стороны, толкаясь и подбивая друг друга. Пастух успевал вспомнить все ругательства, пока собирал несмышленый скот. Несмотря на дурной нрав и непредсказуемость Сивки, мальчик полюбил коня и был счастлив прогулять уроки, чтобы пообщаться с другом. Он считал своим долгом занимать старика и кормить его сахаром, который всегда имел при себе, в карманах спортивных штанов.

Отец доверил ему пасти овец, пока сам уезжал в город на заработки. Мальчишке приходилось возиться с упрямыми баранами вместо школьных уроков. Он даже не имел пастушьей собаки, которая бы стала его верным подручным. Можно сказать, что эту роль успешно освоил Сивка. Конь еще не определился — нравится ему новый человек или нет, однако когда ему становится скучно щипать траву и рыть землю сточившимся копытом, он начинает кружить около отары, точно собака, раздувая ноздри и потрясая гривой. Наверное, он бы залаял, если бы мог. Сивка приходил в восторг, когда бегал за баранами, а те разбегались врассыпную, точно пушистые облачка на небе. Старый конь был счастлив. В деревне давно перестали массово держать лошадей, их заменили быстрые железные квадроциклы и внедорожники. Сивка потерял всех своих друзей: кто-то умер от старости, кого-то пустили на мясо, а его закадычную подругу Резвую прошлой весной утащили волки. Конь еще помнил свои молодые годы, когда всю ночь он пасся на лугу, а над головой ревели лесные песни, когда рядом с ним бежали товарищи, когда вдалеке посвистывал пастух… Время перемололо эти дни и бросило в котел памяти. Сивка не знал, что такое город, куда так стремилась уехать молодежь, коню было мало дела до того, почему больше нет ни табунов лошадей, ни мирных стад, раскинувшихся во всю ширину луга. Он был слишком стар для этого, а взгляд больших серых глаз совсем затуманился. В его сердце вновь зацвела весна, когда появился мальчишка, который не был похож на своих сверстников. В нем сохранилась крестьянская Русь, не прогрессивная Россия. Дурак пропускал школу и всем сердцем ненавидел учиться, однако душа у него была распахнута так широко, что ею он сумел осветить невидящие глаза Сивки. Мальчишка денно и нощно думал о поле, совершал побеги из дома, а вернувшись, получал по шее от строгой матери. Деревня была пределом его мечтаний, он упирался руками и ногами, когда разговор заходил о том, чтобы отправить его к тетке в город, за лучшей жизнью. Мальчик бил кулаком в грудь и плакал, отказываясь уходить из тайги, пропахшей хвоей, шишками и дикими ягодами.

Конь повел ушами и заржал, требуя внимания. Мальчик подался вперед и обнял Сивку, обхватив руками его широкую шею. Солнце приветливо улыбалось друзьям, заливая их фигуры ярким персиковым светом, превращая мгновение нежности в художественное полотно «Сивка». Когда-то мать Риты, мастер своего дела, написала эту картину, встретившись с товарищами на лугу. Уже двадцать лет прошло с тех пор, как в июльский знойный полдень она рисовала счастливого простака и Сивку, вскоре умершего от болезни. Нет больше ни коня, ни мальчишки, ни художницы, остался лишь пейзаж, который Владимир повесил в углу крохотной комнатушки вместо иконы, привычной деревенским. Он сохранил все картины, которые остались от жены. Некоторые из них висели на стенах, оставшиеся полотна, написанные маслом, были обернуты тканью и туго затянуты веревкой, чтобы защитить их от света.

Рита стояла над картинами и молчала. Три часа утра. Все спят. Ее тонкие руки висели вдоль тела, точно тяжелые шторы на карнизе, а кончики пальцев подрагивали. Измученные больные глаза женщины в темноте казались еще замутненнее, чем при дневном свете. Они превратились в два бездонных колодца, холодных и пустых. Рита опустилась на дощатый пол, уперевшись коленями в грубую древесину. Чернильные локоны вырвались из-под старой желтой резинки и рассыпались по лицу и плечам женщины. Рита потянулась к картинам и, виток за витком, высвобождала работы матери. Она торопилась. Первым в полутьме слабоосвещенного угла показался холст, на котором был изображен Владимир в молодости. Рита узнала отца по глазам, смеявшимся из-под спадавшей ткани. Рывок — полотно полностью открылось. В глазах женщины блеснул ужас, и она отпрянула от картины, обдирая кожу о грубые доски. Рита закрыла глаза руками и беззвучно заплакала, покачиваясь и содрогаясь всем телом. Ее мать написала портрет мужа с их новорожденной дочерью во дворе этого самого домика. Это была ее последняя картина, которую Владимир старался не показывать дочери, спрятав ее в самом темном и мрачном месте, ведь за лучезарной масляной живописью скрывалась страшная трагедия. Смотреть на полотно было невыносимо больно, ведь на нем была изображена та, чьего внимания так хотелось девушке, хотелось знать, какой у нее был характер и внешность. Когда Рита спрашивала, какой была ее мать, Владимир говорил, что она была красивой и очень доброй. Больше ничего. С самого детства девушке снились женские образы. Сначала это были полные белого света очертания, больше похожие на ангела, но когда Рита уехала в город, они превратились в тени, рассыпавшиеся на гадюк и ящериц. Она злобно покосилась на портрет и стиснула зубы. Рите вдруг захотелось