не сразу понял, что происходит. Это сон! Точно, ведь его прекрасная мама бы никогда… нет, конечно, это величайшая глупость! Иван не мог поверить в происходящее и лишь продолжал беспомощно дергаться, задыхаясь. Рита продолжала душить сына, пока тот не начал ослабевать под ней: его ладошки соскользнули с ее напряженных прямых рук и упали на кровать, а светлые глаза начали покрываться дымчатой пленкой. В голове женщины раздался щелчок, она вышла из состояния аффекта и мгновенно разжала мертвую хватку. Холодная уверенность растворилась в живых глазах Риты, и она приподняла голову Ивана, оказавшуюся тяжелее обычного. Мальчик выгнулся и вобрал в легкие столько воздуха, сколько мог. У него заслезились глаза, Иван ухватился руками за красную шею и зашелся в приступе кашля. Рита смотрела на него с тревогой, но не смела ни заговорить, ни уйти. Она так и застыла над ним с руками, повисшими в воздухе. В этот момент полная луна заглянула в лачужку и позволила Ивану как следует разглядеть угловатое бледное лицо матери, застывшее в безмолвном ужасе от содеянного. Ее смоляные брови были высоко подняты, а рот приоткрыт. Иван слабо улыбнулся, привстал на печке и бросился обнимать Риту. Он крепко обхватил ее тонкую талию руками и прижался головой к ее груди. Иван не плакал, не кричал, не боялся.

— Я люблю тебя, мамочка! — прошептал он, снова заходясь в приступе кашля.

Глава 8

На рассвете хижина позабыла ужасы прошедшей ночи и продолжила жить своей жизнью. Ее жители — кто по незнанию, кто по иным причинам — сделали вид, что ничего не происходило. На кухне кипела работа по приготовлению завтрака. Накануне Владимир купил кролика у соседки и намеревался разделать его, но забегался, забыв про деликатес. Старик был удивлен собственной безалаберностью. Он не желал ничего слышать о дочери, уставшей и достаточно намучившейся, которая будет стряпать еду на его крохотной кухне. Владимир уперся руками о дубовый столик, крепко сколоченный им лет десять назад, но ничуть не потерявший в качестве, и отчеканил: «В этом доме готовить буду я, а ты моешь тарелки». Впрочем, Рите досталась пятиминутная работа: ее отец намеренно подсунул ей три фарфоровых блюдца, покрытых слоем пыли. Чайным набором давно никто не пользовался, да и незачем было. Красивейший сервиз, который жена Владимира привезла в это богом забытое место, доставался только по праздникам и при особом случае, что было вполне оправдано, ведь посуда — ручной работы. Ее расписала молодая художница, решившая покорить тайгу. Рита с интересом разглядывала знакомые узоры, завитки и линии. Даже спустя такое долгое время женщина смогла разглядеть мазок кисти, пересекающий небольшую трещинку у основания. Ее глаза подернулись печальной дымкой. Рита отвела взгляд от блюдец, уже в десятый раз проходя губкой по поверхности в одном и том же месте. Женщина смотрела в окошко, как бы сквозь стекло, никогда не переставая предаваться сторонним размышлениям. Ее воспаленный мозг прогонял навязчивые идеи, чтобы освободить место для новых, еще более угрюмых. Рита могла часами отсутствовать в комнате, путешествуя в глубине своего сознания по дорогам, не виденным человеку со стороны. Она всегда сохраняла внешнее спокойствие: размеренно выполняла порученные ей задания, держала идеальную осанку и могла дать меткий ответ на любой адресованный ей вопрос. Единственное, что мешало ей и сейчас уйти в дальнее плавание на корабле своих мыслей, — Иван, жавшийся к стенам и искоса посматривавший на нее глазами, полными слез. Рита терпеть не могла видеть его рыдающим, он казался ей жалким и противным червяком, выброшенным на солнечный свет после дождя. Она демонстративно отворачивалась всякий раз, когда мальчик открывал рот, чтобы заговорить с ней. Он ей надоел.

Иван не мог иначе. Он притворялся радостным, смеялся над шутками Владимира и с аппетитом ел кашу, которую тот ему приготовил. Мальчик старался поддерживать разговор, при этом совершенно теряя его суть через пару фраз, неловко брошенных в ответ на искренние высказывания деда. Иван ничего не забыл, он все еще чувствовал руки матери на своей шее, помнил, как подтягивал воротник повыше, скрывая следы удушья. Он не понимал, чем мог обидеть маму, совесть грызла его, не давала сидеть на месте. Ему хотелось кричать, падать на колени и целовать ноги своей любимой матери, но он не имел никакого права являться к ней со своими чувствами. Рита не любила мужских слез, поэтому следовало скрывать горе, закравшееся в душу ребенка.

— Что ты такой кислый сидишь, Ваня? Улыбнись же, смотри какое солнце! — задорно произнес Владимир, похлопывая внука по плечу. Старик, может быть, и сам не верил внешнему благополучию обычного деревенского семейного утра, однако не нашел в себе решимости задать прямой вопрос и нарушить кажущуюся идиллию. Вся его семья собралась за старым дубовым столиком, все было хорошо.

— Я просто задумался… — промямлил Иван, ковыряясь ложкой в остывшей каше.

— Чего ты там выбираешь?! Ешь, не уродуй! — прикрикнула Рита, заканчивающая с мытьем посуды.

Мальчик мгновенно опустил взгляд в тарелку и быстро проглотил комки холодной овсянки. Ему показалось, что его сейчас вырвет прямо на стол, он было схватился рукой за шею, но, опомнившись, сдержал приступ. Комок застрял в горле, и Иван закашлялся. Дед постучал его по спине и укоризненно покосился на Риту, тщательно вытиравшую руки полотенцем. Женщина лишь хмыкнула и села рядом с сыном, не поворачивая головы. Она заговорила с отцом о погоде и ягодном сезоне, а сердце Ивана колотилось все сильнее, опережая страх. У него случилось что-то вроде панической атаки. Руки и ноги занемели, он не мог произнести ни слова, а лишь впустую открывал рот. Ивану казалось, что он сейчас сгорит, обуглится, а затем превратится в ледяную глыбу, он не мог определить свое положение в пространстве и ухватился за свои колени, чтобы не упасть. Помогла ему собака, почуявшая неладное в запахе маленького хозяина. Циля подлезла пол стол, распихав боками ноги взрослых, и положила острую мордочку на колени любимого мальчика. Стоило рыжей повилять хвостом и потыкаться носом в потную ладонь друга, как Иван избавился от ужаса, парализовавшего его тело, и принялся гладить питомицу по треугольным ушам, смешно сложившимся, точно бумажный самолетик. Мальчик забыл о тревоге, всматриваясь в добрые глаза собаки.

— Не давай ей ничего со стола, а то научится клянчить, — заметил Владимир.

Иван лишь улыбнулся в ответ. Циля пришла к нему совсем не за едой и комочком каши с яблоком. Его любимица чутко отреагировала на безмолвный призыв о помощи, оказала поддержку, в которой он так