Несмотря на свою грозную внешность, Томас был добр имиролюбив, но, раз на него взглянув, никто не решался с ним связываться. Ондовольно сильно заикался, но это было почти незаметно, так как он редко говорилс кем-либо еще, кроме матери, сестры и меня. Его завораживали экстравагантныеизобретения и всякие механические безделушки, и вскоре я узнал, что онрегулярно производит вскрытие различных механизмов, от граммофона доарифмометра, чтобы понять, как они устроены. Обычно Томас помогал отцу илипроводил время со мной, но, если был свободен, запирался у себя в комнате и мастерилсамые невероятные устройства. При всем своем уме он был абсолютно лишенпрактической сметки. Его интерес к реальному миру сводился к обеспечениюсинхронной работы светофоров на улице Гран Виа, загадке цветомузыки фонтановМонтжуик и принципу работы аттракционов в парке Тибидабо.

По вечерам, как я уже говорил, Томас помогал в конторе отцу,а иногда, освободившись, заходил в нашу лавку. Отец всегда интересовалсяизобретениями моего друга и одаривал его учебниками по механике, биографиямиизвестных инженеров, таких, как Эйфель или Эдисон, которых Томас боготворил. Сгодами Томас по-настоящему привязался к моему отцу и тратил уйму времени на то,чтобы создать для него автоматическую систему каталогизации, используя дляэтого детали старого вентилятора. Прошло уже четыре года с тех пор, как онначал работать над проектом, но мой отец не переставал демонстрировать своюверу в успех предприятия, чтобы Томас не падал духом. Поначалу меня беспокоило,как воспримет моего товарища Фермин. Но, как оказалось, напрасно.

— А вы, верно, и есть тот самый изобретатель, другДаниеля. Несказанно рад с вами познакомиться. Фермин Ромеро де Торрес,ассистент-библиограф книжного дома Семпере, к вашим услугам.

— Томас Агилар, — запинаясь, проговорил мой друг.Улыбнулся и пожал Фермину руку.

— Осторожно! У вас не ладонь, а гидравлический пресс, ая бы хотел сохранить свои пальцы скрипача, чтобы оставаться в деле.

Томас извинился и отпустил его руку.

— Кстати, а как вы относитесь к теореме Ферма? —спросил Фермин, растирая пальцы.

И они с упоением принялись обсуждать тайны математики,непонятные для меня, как китайский язык. Фермин всегда обращался к Томасуисключительно на «вы», подчеркивая его ученость называл доктором и всяческидемонстрировал, что не замечает заикания юноши. Томас, в благодарность затерпение, приносил Фермину коробки швейцарских шоколадок, на обертках которыхкрасовались фотографии небывало голубых озер, коров на изумрудных пастбищах ичасов с кукушкой.

— Ваш друг Томас положительно талантлив, но ему нехватает четкой цели и немного напора, иначе карьеры не сделать, —рассуждал Фермин Ромеро де Торрес. — Люди научного склада ума этим грешат.Взять хоть дона Альберта Эйнштейна. Столько удивительных открытий, но главное,нашедшее практическое применение, — изобретение атомной бомбы, да к томуже без его согласия.[32] А ведь Томасу, с его внешностьюбоксера, будет трудно пробиться в академические круги, потому что сегодняединственное, что правит научным миром — это предрассудки.

Движимый желанием спасти Томаса от жизни, полной лишений илюдского непонимания, Фермин решил, что его необходимо заставить преодолетькосноязычие и асоциальность.

— Человек, будучи высокоразвитой обезьяной, являетсяживотным общественным, а потому для него характерны приверженность кумовству,круговой поруке, мошенничеству, сплетням; именно эти черты определяют егоповедение и мораль, — рассуждал он. — Это чистая биология.

— Не преувеличивайте.

— В некоторых вопросах, Даниель, вы наивны, какгодовалый теленок.

Грубоватую внешность Томас унаследовал от отца,респектабельного управляющего недвижимостью, чья контора находилась на улицеПелайо, рядом с универмагом «Эль Сигло». Сеньор Агилар принадлежал к той особойпороде людей, которые всегда оказываются правы. Будучи человеком твердыхубеждений, он, кроме прочего, был уверен в том, что его сын — малодушныйнедоумок. Чтобы исправить этот позорный недостаток, он нанимал множествочастных учителей, надеясь сделать из своего первенца нормального человека. Мнене раз доводилось слышать, как он говорил: «Я хочу, чтобы вы воспринимали моегосына как слабоумного, понятно?» Преподаватели перепробовали все, даже уговорысо слезами, но Томас обращался к ним исключительно на латыни, которой владел нехуже папы римского, причем, говоря на ней, переставал заикаться. Рано илипоздно домашние наставники, которые были в латыни не сильны, принимая ее почему-тоза арамейский, отказывались от странного ученика из-за чувства безысходности истраха, полагая, что его устами сам дьявол по-арамейски пытается внушать имсвои гнусности. Последней надеждой сеньора Агилара была армейская служба,которая могла бы сделать из его сына хоть на что-нибудь годного мужчину.

Беатрис, сестра Томаса, была на год нас старше. Еесуществованию мы были обязаны нашей дружбой, потому что, если бы я не увидел еев тот давний день, когда она стояла, держась за руку отца, в ожидании окончаниязанятий, если бы не отпустил в ее адрес идиотскую шутку, мой друг никогда бы ненакинулся на меня с кулаками, и я бы никогда не осмелился заговорить с ним. БеаАгилар была копией своей матери и светом в окошке для своего отца. Рыжая, сбелой прозрачной кожей, она всегда носила самые дорогие платья из шелка илитонкой шерсти. У нее были пропорции манекена, ходила она прямая, будто колпроглотила, всегда была довольна собой, воображая себя принцессой изсобственной сказки. У нее были голубовато-зеленые глаза, но она настаивала, чтоих цвет — «изумрудно-сапфировый». Несмотря на то что много лет она провела вшколе Святой Терезы, а может быть именно поэтому, когда рядом не было отца, онабойко хлестала анисовую настойку, надевала шелковые чулки от «Перла Грис» икрасилась, как киношные вампирши, что тревожили сон моего друга Фермина. Менятрясло даже от ее портрета, она же отвечала на мою нескрываемую враждебностьленивым взглядом, исполненным то ли презрения, то ли безразличия. У Беатрис былжених, который служил младшим лейтенантом в Мурсии, истый фалангист по имениПабло Каскос Буэндиа. Он происходил из знатной семьи, которой принадлежаломножество корабельных верфей в Галисии. Лейтенант Каскос Буэндиа, которыйблагодаря своему дядюшке из Военного министерства полжизни провел вувольнительных, постоянно разглагольствовал о генетическом и духовномпревосходстве испанской расы и неминуемом закате большевистской империи.

— Маркс умер, — с важным видом провозглашал он.

— Если быть точным, это произошло в 1883 году, —отвечал я.

— Молчи, а не то я дам тебе такого пинка, что тыдолетишь до Риохи.

Я не раз замечал, как Беа украдкой улыбалась, слушая чушь,которую проповедовал ее жених-лейтенант. Затем она поднимала глаза иневозмутимо смотрела на меня. Я сочувственно ей улыбался, как можно улыбатьсяврагу во время короткого перемирия, но она быстро отводила взгляд. Я бы скорееумер, чем признался, что в глубине души ее боюсь.