Она развернула графа спиной к себе и сняла наваждение –Бенкендорф, ни на миг не задержавшись, шагнул в темный коридор. Слышно было,как он осторожно спускается по темной лестнице и, должно быть, помня оненадежной ступеньке, нашаривает ее ногой. Стукнула входная дверь, затвориласькалитка, на улице зацокали копыта…

Ольга, одной рукой торопливо расстегивая крючки доломана,другой сняла кивер и небрежно бросила его в угол. Принялась снимать сапоги спомощью давно купленной машинки.

– Ну, ты уж вовсе… – недовольно проворчал заспиной Нимми-Нот. – Замешалась в такие дела, в самую гущу событий полезла…

Решив, что это создание, строго говоря, к мужскому роду неотносится, а значит, и смущаться его нечего, Ольга безмятежно переоделась прямопри нем в «костюм для странствий», как она уже давно называла привезенный изВязинок мужской наряд.

– Знаешь, это совершенно не твое дело, – сказалаона, застегивая последние крючки. – У вашего племени одни законы, у нашего– другие… Молока тебе хватит? Вот и прекрасно. Когда соберешься уходить,закроешь предварительно калитку на крючок. Я приняла кое-какие мерыпредосторожности против случайного воришки, но все равно, порядок есть порядок…

– А не подыскать ли тебе другое укрытие? –озабоченно спросил Нимми-Нот. – Этот тебя здесь отыскал, Нащокин отыскал,может найти и кто-нибудь еще… Я тут все дома знаю, могу помочь…

– Потом обсудим, – сказала Ольга, распахиваястворки окна. – Сейчас не до того…

Она оттолкнулась ногой от подоконника и привычно взмыла в ночноенебо. Держалась низко над крышами, старательно озираясь – и обычным образом, иособым. Но на сей раз обошлось без неприятных встреч, никакие злокозненныесоздания поблизости так и не объявились, и она благополучно достигла центрагорода.

Еще издали, подлетая к княжескому дворцу, она заметиланеобычную суету и оживление, каких прежде в это время ночи никогда не бывало –разве что когда князь давал бал, но сегодня ничего такого не ожидалось… Почтивсе окна были освещены, у парадного подъезда теснилось не менее полудюжиныкарет, ходили люди, слышались громкие, встревоженные голоса…

С нехорошим предчувствием Ольга сорвалась из ночного небавниз, к своему окну, распахнула его и проникла в свою спальню. Торопливо, незажигая света, сбросила мужской наряд, накинула капот, запахнулась поплотнее,сунула ноги в ночные пантофли и вышла. Дуняшки на месте не было. Из коридоровдоносился приглушенный гул голосов.

Она решительно распахнула дверь. И застыла на месте. Мимо,не замечая ее, по совещенному коридору шла – скорее, брела – Татьяна: вроскошном бальном платье, при драгоценностях, ее лицо было совершенно белым,неподвижным, как театральная маска, взгляд – остановившимся, потухшим, на щеках– полосы от подсохших слез. Ее бережно поддерживала под руки целая орава лакееви приживалок, все наперечет со скорбно-ханжескими лицами, и эта странная,медленная, печальная процессия неспешно двигалась мимо Ольги, и никто необращал на нее внимания, словно не видел вовсе…

Она не сразу овладела собой. Бросилась следом, ухватила зарукав лакея, по своей дряхлости далеко отставшего от прочих, крепко сжала егоза локоть.

– Что случилось?

– Барышня… – пролепетал он, давясьрыданиями. – Где ж вы были, к вам заходили, а вас и не нашли…

– Что случилось, Трифон?

– Горе-то, горе… Барин преставился…

Ольга стояла, уронив руки, слушая дребезжащий старческийголос. Трифон, всхлипывая и горестно вздыхая, рассказывал, что четверть часаназад «господа военные» привезли бездыханного князя, настигнутого чем-то вродеапоплексического удара прямо в Главном штабе, во время какого-то совещания, ипроизошло это прискорбное событие, как говорят…

Ольга моментально осознала: князь умер до того, как онапосоветовала Бенкендорфу с ним поговорить. Следовательно, граф ни при чем –впрочем, и раньше было видно, что он ни при чем, что его не стоит подозревать всообщничестве с кое-какими персонами. Уж не в тот ли миг она почувствоваластранный прилив смертной тоски и горя? Дa, очень похоже…

Ольга медленно спустилась на первый этаж, вяло удивившисьтому, что ничего не чувствует – пребывала в некоем оцепенении, оставлявшем запределами сознания любые чувства и мысли. Что-то непонятное ощутилось понижеключиц. Она, не раздумывая, потянула цепочку и, подняв к глазам медальон,раскрыла его.

Справа крохотные разноцветные звездочки так и продолжализагадочное перемещение – а вот левая половинка изменилась. Вместо овала синейэмали была теперь сплошная, угольная чернота, словно приоткрылось окошечко вневедомый мрак…

Не было сил ломать голову еще и над этим. Вернув медальонпод капот, Ольга вышла в обширный вестибюль, где растерянно толклось превеликоемножество народу: и слуги, и прочие обитатели дворца, и какие-то мрачныевоенные, и люди в гражданском платье, похожие скорее на чиновников, нежели назавсегдатаев светских салонов.

Генерал Вязинский – с бледным, чужим, осунувшимся лицом –лежал на двух сдвинутых столах наподобие ломберных, неизвестно откудапритащенных. Его прическа, парадный мундир, ленты и ордена были всовершеннейшем порядке… Если не считать того, что и мундир, и белоснежныелосины, и лицо генерала, и даже сапоги – все, куда ни глянь, было покрыточем-то вроде причудливой паутины, имевшей вид не реального паучьего рукоделия,а скорее нитей черного сияния, полупрозрачного, мерцающего, помаленьку тающегона голове и ногах, сохранявшегося еще на теле. Судя по поведению окружающих,никто, кроме Ольги, не видел этой диковины…

Она стояла, прижав руки к груди, не сводя глаз с медленноистаивающей черной паутины несомненного происхождения. Ее осторожно обходили,поглядывая сочувственно, но и с некоторой досадой – как будто она им чем-томешала в их хлопотах.

Они меня опередили, подумала Ольга, они нанесли ударпервыми… боже, о чем я думаю? Ведь князь умер, умер, умер, он был мне вместоотца, его уже не вернуть, его уже никогда не будет… а я, дрянь этакая,рассуждаю только о деле…

Они опередили.

Ольга уже овладела ремеслом (не хотелось отчего-то именоватьего «даром», чересчур пафосно казалось и не вполне отвечало истинному положениюдел) настолько, что чувства окружающих читала безошибочно – разумеется, еслиокружавшие не принадлежали к тем, кто сам умел нечто подобное и был защищеннадежно.

Старый лакей, явившийся доложить, что «барышню просят вкабинет», к последним, безусловно, не относился, и Ольга сразу определила, чтоот него веяло сожалением, грустью, едва ли не горем. Ничего из ряда вонвыходящего. Одно выглядело странным: к грусти и сочувствию примешивалосьизрядное удивление. А откуда вдруг взялось это чувство, да еще столь сильное,звучавшее, словно большой барабан в военном оркестре, Ольге было непонятно. Онадаже принялась гадать: может быть, старик прослышал, что генерал оставил ей позавещанию слишком много? Если он так поступил, конечно…