Мысли смятенно бились, словно птичка в западне (на нее какраз набросили кружевную накидку, скрывшую поясок, все было проделано такмолниеносно, что чиновник, все еще полуотвернувшийся, так ничего и не заметил,а его подчиненные о чем-то вполголоса беседовали меж собой). Ольга ужедогадалась, что попала в ловушку, стала жертвой заговора и коварнойинтриги, – седой, она успела понять, не врал нисколечко, он и в самом делебыл уверен, что беседовал с самим генералом, вот только в обозначенный вдокументе день генерал вообще не появлялся в особняке, поглощенный до пределакакими-то делами Главного штаба, он уехал вечером предшествующего дня ивернулся утром последующего. Следовательно… Не нужно быть семи пядей во лбу,чтобы догадаться, с кем, не ведая о том, столкнулся чиновник и кто предстал вгенеральском облике.

Немного опомнившись, Ольга, кипя от злости, попыталасьнанести удар, но тут же с ужасом ощутила полнейшее бессилие. Она, казалось, нетолько обездвижела и онемела, но и растеряла все свои колдовские способности.Как будто их никогда и не было! Ничего не осталось, кроме бессилия, немоты имятущихся мыслей…

Один из подчиненных, подобострастно склонившись, зашепталчто-то начальнику на ухо.

– Ну вот и ладненько, – сказал тот, вздохнув свидимым облегчением. – Все устроилось, никто истерик не закатывает… –он глянул на Ольгу с неуклюжим сочувствием. – Милочка, мы ведь не звери,что тут поделаешь… коли по законам Российской империи… Не нами заведено, не нанас, надо полагать, и кончится… – и он повернулся к тем, вцивильном. – Господа, вы б девку увели побыстрее, черным ходом, а то,знаете ли… Еще барышня нагрянет, начнутся ненужные сложности…

Один из непроницаемых крепко взял Ольгу за локоть и сказал:

– Иди.

Голос у него был совершенно бесстрастный, словно бумага наветру шелестела, и это оказалось даже страшнее, чем если бы он ругался,глумился и злорадствовал. Как-то сразу ощущалось, что у него нет собственныхмнений и чувств и он выполняет порученное от сих и до сих…

Ольга сделала шаг. Она совершенно не чувствовала ног ипереставляла их, словно заводная механическая игрушка, не знала даже, дышит онаили нет, – только мысли смятенно бились в ловушке.

– Стой, – послышался над ухом бесстрастный голос.

Ольга остановилась все так же механически, застыла, какмраморная статуя в парке, уронив руки и глядя перед собой. Скоро это кончится,крутилось у нее в голове. Вот прямо сейчас. Появится Татьяна, что-то такоескажет и сделает, отчего интрига рассыплется, как карточный домик…

Но в глубине души она сама в это плохо верила – ведьпроисшедшее с ней было не наваждением, а попросту мастерски использованнойреальностью Российской империи. Чиновника, предположим, ввели в заблуждениемнимым «генералом» – но все последующее оказалось уже настоящим движениемшестеренок громоздкого механизма, из которого, она знала, невероятно трудновырваться: уж настолько-то она разбиралась в жизни, многого насмотрелась инаслушалась, выступая в образе юноши-гусара, так что представляла сложностижизни гораздо лучше, нежели обычные светские барышни…

Она стояла одна – тот, что вывел ее в коридор, вернулся вкабинет и забирал бумаги у чиновника. Чиновник раздосадовано говорилвполголоса:

– Право же, господа, иные наши вельможи, что хотите сомной делайте, крайне недальновидно себя ведут… или, чего уж там, забавляютсясовершенно по-детски. Ну вот зачем понадобилось этакую учить языкам и этикету,воспитывать, как барышню, чтобы потом… Как-то это, знаете ли… не особенно того,если вы понимаете, что я имею в виду…

Один из его подчиненных подобострастно захихикал:

– Я так полагаю, Петр Никифорыч, такую его сиятельствогосподин камергер уж никак не заставит в обносках на птичнике утруждаться…

– Да уж, да уж… – согласился начальник, смачнохохотнув.

Ольгу от этого хохотка и разговоров передернуло – точнее,передернуло бы, будь она прежняя. Но сейчас остались только мысли, страннозамедлившиеся, вялые, можно сказать, сонно копошащиеся…

Все трое – без сомнения, прислужники камергера – вышли изкабинета, и тот, давешний, скомандовал сразу:

– Иди. Побыстрее. К лестнице. Спускайся. Теперьнаправо, в коридор, поживее…

Ольга повиновалась – равнодушно, механически, не чувствуятела. Попадавшиеся навстречу слуги отводили глаза.

– Спускайся. Налево. Налево. За ворота.

На улице стояла черная, запряженная отлично вычищенной паройвороных карета. Ольга села в нее, подчиняясь тем же приказам, отдававшимсябесстрастно и четко. Ни один из сопровождающих за ней не последовал, онизахлопнули дверцу и остались во дворе.

Карета тронулась. Сидевший напротив Ольги камергер Вязинскийсмотрел на нее, пожалуй, без особой злобы, скорее уж весело, покачивал головойс добродушием старого дядюшки, не склонного ругать племянницу за пустяковуюшалость.

– Ну вот, видите, как прекрасно все устроилось? –сказал он беспечным светским тоном. – Я на вас нисколько не сержусь, дитямое, можете не беспокоиться. Ах, Оленька, проказница, ухитрилась все-такинавредить серьезным целеустремленным людям… но только чуточку, краса моя. Самуюмалость… Собственно, вы, прелестница, смахнули с доски пару пешек, и не болеетого. Фигуры остались на месте, в прежней позиции. – Он протянул руку,бесцеремонно взял Ольгу двумя пальцами за подбородок и чуть приподнял ейголову. – Именно так все и обстоит. А вот вы, строптивица, теперь, ксожалению, лишены свободы выбора, которая у вас имелась не так давно. Я вашхозяин, нравится вам это или нет. Согласно законам Российском империи. И что-томне подсказывает, что быть вашим хозяином – обязанность довольно приятная…

Безмятежно улыбаясь, он вновь протянул руку, подушечкамипальцев коснулся Ольгиной шеи над ключицами, повел руку ниже, мимолетно ласкаякожу вдоль глубокого выреза платья. И сказал негромко:

– Скучно тебе не будет, маленькая дрянь, уж это могутебе обещать честным словом…

Ольга смотрела на него, не в силах произнести вслух все, чтосейчас думала и о нем, и обо всей этой интриге. Может, и к лучшему, что оналишилась дара речи – слова подворачивались исключительно мужские, из лексиконагвардейской кавалерии. Сейчас самое главное – не поддаться безнадежности ипанике. Нет таких ловушек, такого плена, откуда не было бы выхода, – еслиперестанешь верить, что выход есть, тут-то и сломаешься…

– А может быть, все обстоит и не так мрачно, –сказал камергер, сияя безмятежной улыбкой и по-прежнему поглаживая ее шеюхозяйскими движениями. – Может быть, тебе это пойдет только к выгоде…

Он выбросил другую руку к ее лицу, мелькнула цепочка, нечтовроде странного медальона – и Ольга провалилась в небытие словно под лед.

…Она не чувствовала тела, не видела его – на сей раз дажеглазами не удавалось водить, неподвижность совершеннейшая, разве что возниклостойкое ощущение, будто она лежит навзничь на чем-то не очень твердом. Но и этомогло оказаться иллюзией – ничего нельзя сказать с уверенностью.