Я вдруг снова увидел Бабетту, сжимающую фонарь с искаженнымот ненависти лицом, потом презренное лицо Лестата, и впервые почувствовал себя…действительно проклятым на веки вечные. И я наклонился к нежной шее и впился внее зубами. Почувствовал на губах вкус горячей, свежей крови, услышал тонкийвскрик и прошептал: «Не бойся, всего лишь миг – и твоя боль исчезнет навсегда».И так крепко прижал ее к своему жадному рту, что уже не мог произнести низвука. Четыре года я не пробовал человеческой крови, и вот теперь, когданаконец отважился, снова услышал тот же безумный ритм, барабанный бой еесердца. Сердца, принадлежащего не мужчине, не животному, но ребенку. Я сосал еекровь, а оно билось все быстрее и быстрее, оно отказывалось сдаваться, словномаленький молоточек отчаянно стучал в дверь: «Я не умру, не умру, не могуумереть…» Я поднялся, все еще сжимая ее в объятиях. Мой собственный пульсучащался вместе с биением ее сердца. Комната качалась перед глазами, язахлебывался в бурном, слишком стремительном для меня потоке крови. Невольно явзглянул на ее беспомощно склоненную голову, на открытый рот, и дальше вниз, налицо ее матери. И мне показалось, что уловил блеск глаз под слегка приподнятымивеками, словно в них еще теплилась жизнь! В ужасе я отбросил девочку на пол.Она осталась лежать неподвижно, как сломанная кукла. Я отвернулся, чтобы невидеть ни ее, ни ее матери, и хотел было бежать куда глаза глядят, но застыл наместе. В окне появилась знакомая фигура. Конечно же, это был Лестат. Он стоялна грязной мостовой и хохотал, согнувшись пополам, словно в диком танце. «Луи,Луи», – дразнил он меня и шутливо грозил длинным белым пальцем. Потом онбыстро залез внутрь, отпихнул меня в сторону, схватил с постели смердящее телои пустился плясать по комнате.

– Господи! – прошептал юноша.

– Да, на вашем месте я сказал бы то же самое.Спотыкаясь о ребенка и что-то напевая, он в неистовой пляске таскал труп засобой по всем углам. Спутанные волосы женщины разлетались в стороны, головаоткинулась назад, и изо рта полилась черная, омерзительная жидкость. Толькотогда он выпустил ее. Я не выдержал этого кошмара, выскочил через окно ипобежал прочь от проклятого дома. Он бросился за мной. «Ты что, боишься меня,Луи? – кричал он. – Ты боишься? Девочка еще жива, она еще дышит.Давай вернемся и превратим ее в вампира. Она пригодится нам, Луи. Подумай, мыбудем покупать ей нарядные платьица и чудесные игрушки! Луи, подожди, Луи!Скажи только слово, и я вернусь за ней!» Он бежал за мной всю дорогу – поулицам, а потом по крышам, где я надеялся отстать от него. Добравшись до нашейкомнаты, я прыгнул внутрь, повернулся и в ярости захлопнул окно перед самым егоносом. Он ударился о него с разбегу. С растопыренными руками Лестат походил наптицу, пытающуюся пролететь сквозь стекло. Он тряс раму, а я в исступлениибегал кругами по комнате и придумывал способ прикончить его. Я представлялсебе, как под солнечными лучами его тело сгорает и рассыпается в прах. Яобезумел. Он разбил окно и пролез в комнату. Между нами завязалась настоящаядрака. Только мысль о преисподней остановила меня: мы, два существа, обреченныена вечные муки, сцепились сейчас в слепой ненависти друг к другу. Я растерялся,ослабил хватку и через минуту, поверженный, уже лежал на полу и смотрел нанего. Лестат стоял надо мной, тяжело дыша, но взгляд его был холоден. «Тыдурак, Луи, – сказал он спокойно. Его хладнокровие отрезвило меня. –Уже восходит солнце». Щурясь, он посмотрел за окно. Прежде я не видел еготаким. Он словно стал лучше – не знаю, драка тому причиной или что другое.«Полезай в гроб, – сказал он совершенно беззлобно, – а завтра ночью…мы поговорим».

Его слова поразили меня. Поговорим! Я не мог себе этопредставить. Мы никогда по-настоящему не разговаривали. Впрочем, кажется, ядостаточно ясно описал вам наши бесконечные ссоры.

– Ему нужны были только ваши дома и деньги или он тожебоялся одиночества? – спросил юноша.

– Я и сам задавался этим вопросом. Мне даже иногдаказалось, что Лестат хочет убить меня, но я не знал как. Я многого не знал.Например, почему каждый вечер я просыпаюсь в определенный час, а иногда чутьраньше – словно кто-то заводит во мне часы и пробуждает от мертвого сна. ЭтогоЛестат мне не объяснил. Сам он часто просыпался раньше меня. В техническихвопросах он меня превосходил. В то утро я захлопнул крышку гроба со страхом: авдруг не проснусь? Вообще говоря, так бывало всегда. Это все равно что засыпатьпод наркозом перед операцией. Случайная ошибка хирурга – и ты уже никогда непроснешься.

– Но как же он мог вас убить? Разве что вывел бы насолнечный свет. Но тогда он и сам бы погиб.

– Вы правы. Но можно было поступить иначе. Проснувшисьраньше меня, он мог бы заколотить мой гроб гвоздями. Или поджечь его. В том-тои дело: я не имел представления, на что он способен. А вдруг ему известнотакое, чего я еще не знаю? Но делать было нечего. Солнце уже вставало, мысли омертвой женщине и ребенке не давали мне покоя. Поэтому я не стал с ним споритьи улегся спать в предчувствии кошмарных снов.

– Вы видите сны! – изумился молодой человек.

– Довольно часто, – сказал вампир. – Чаще,чем хотелось бы. Долгие и очень отчетливые, а временами – чудовищные кошмары.До превращения я таких не видел. Поначалу они так захватывали меня, что я нехотел просыпаться; подолгу лежал в гробу и думал о том, что приснилось. Япытался отыскать в них скрытый смысл, неуловимый, как и в снах людей. Например,мне снился брат, как будто он где-то рядом, но пребывает в странном состояниимежду жизнью и смертью. Часто я видел Бабетту. И часто – да почти всегда – всепроисходило на фоне безжизненной черной пустыни, той бесконечной ночи, которуюя увидел, стоя возле крыльца Бабетты. Люди во сне двигались и разговаривали,заключенные на необитаемом острове моей проклятой души. Не помню, что именномне снилось в тот день, – потому, наверное, что следующий вечер слишкомхорошо врезался в память. Я вижу, вам тоже интересно узнать, что произошлотогда между Лестатом и мной.