Я вошел в комнату и бросил невольный взгляд на девушек.Темноволосая полулежала, уронив голову на грудь. Ее лицо уже успело застыть ипревратилось в ослепительно белую маску. Ее белокурая подруга откинулась наспинку дамасского кресла. Казалось, она просто спит, и я не мог понять, мертваона или нет. Две раны – следы зубов Лестата на горле и над левой грудью – всееще сильно кровоточили. Лестат поднял ее безжизненную руку, сделал ножом надрези, наполнив два бокала, предложил мне присесть к столу.

«Я ухожу от тебя, – объявил я ему, – и хочу, чтобыты знал об этом».

«Я так и думал, – ответил он, усаживаясь вкресло. – Не сомневаюсь, по этому случаю ты приготовил красочную речь. Нучто ж, поведай мне, что я за чудовище, какой пошлый, вульгарный злодей».

«Я не собираюсь судить тебя. Ты мне безразличен. Но хочупонять, кто я такой, а твоим словам больше не доверяю. Для тебя знания – орудиевласти надо мной». – Я не ждал откровенного ответа. От него я вообщеничего не ждал, скорее, прислушивался к собственным словам. Но вдруг его лицоснова переменилось, стало таким, как ночью. Он слушал меня. Я растерялся. И сболью в душе подумал, что нас все равно разделяет пропасть. – Зачем же тыстал вампиром? – не выдержал я. – Почему ты такой? Мстительный, злобный…ты можешь разрушить человеческую жизнь просто так, ради удовольствия. Этадевушка… зачем ты убил ее? Тебе хватило бы одной. Зачем напугал ее передсмертью и теперь издеваешься над трупом, словно искушая Бога своимсвятотатством?»

Он ни разу не перебил меня, и в наступившей паузе я опятьпочувствовал, что теряюсь. Лестат задумчиво глядел на меня большими яснымиглазами. Я вспомнил, что уже видел их такими, но вот когда? Уж точно не вовремя наших разговоров.

«Как ты думаешь, что значит – быть вампиром?» – сказал онискренне и серьезно.

«Не стану притворяться, что знаю, я же не ты. И что же этозначит?»

Он не ответил. Словно почувствовал в моих словах раздражениеи насмешку. Он сидел и смотрел на меня серьезным, спокойным взглядом. Я сказал:

«Я расстанусь с тобой и постараюсь найти разгадку. Еслипонадобится, я весь мир объеду и найду других вампиров. Ведь где-то же ониесть, наверное, их много. И, даст Бог, встречу таких же, как я, – таких,которые любят знания и с помощью своей силы стремятся разгадать тайны, великиетайны, недоступные для тебя. И если ты ничего не скажешь, я дойду до всего сам– или они мне помогут».

Он покачал головой:

«Луи! Ты все еще слишком привязан к земной жизни, к мирусмертных! Ты гоняешься за призраками себя самого. Молодой Френьер, его сестра…ты видишь в них себя, каким был и каким хочешь остаться и по сей день.Благодаря любви к миру смертных ты мертв для мира вампиров!»

Я тут же возразил:

«Мой нынешний мир – самое сильное переживание в моей жизни.Раньше моя жизнь была мрачной и запутанной; я словно скитался во мраке,брел, как слепец, на ощупь, от стены к стене. Только когда я стал вампиром, япо-настоящему увидел, понял и полюбил жизнь; увидел людей, их живую плоть итрепещущую душу. Я вообще не знал, что такое жизнь, пока не почувствовал ее красный,горячий поток на своих губах, на своих ладонях!»

Я вдруг понял, что опять смотрю на женщин: кожа темноволосойуже начала приобретать жуткий синеватый оттенок, но грудь другой едва заметновздымалась, и воскликнул:

«Смотри, она еще жива!»

«Я знаю, оставь их, – отозвался Лестат. Он сковырнулножом корку с раны на кисти белокурой женщины и снова наполнил свойбокал. – То, что ты говоришь, не лишено смысла, – сказал он и сделалглоток. – Ты мыслитель, Луи, а я – нет. Я учился не по книгам, а порассказам других. Да и в школе недоучился. Но я не глуп, и сейчас ты долженвыслушать меня, потому что тебе угрожает серьезная опасность. Ты не знаешь, ктоты есть теперь. Как взрослый, который оглядывается на свое безоблачное детствои жалеет, что ребенком его не ценил. Ты же не можешь вернуться в детскую,играть в свои старые игрушки и ждать, что на тебя прольется дождь заботы иласки, только потому, что теперь увидел их истинную прелесть. Дорога в мирсмертных закрыта для тебя навсегда. Ты прозрел. А с новыми глазами ты уже несможешь вернуться в теплый человеческий мир».

«Все это я знаю и сам! – ответил я. – Но кто же яесть теперь? Если могу прожить, питаясь кровью животных, то почему бы мне недовольствоваться этим, вместо того чтобы нести людям горе и смерть!»

«Но ты же не можешь сказать, что счастлив, верно? –возразил он. – Словно нищий, ты ловишь по ночам крыс, а потом бродишь подокнами Бабетты, исполненный заботы и нежности, но беспомощный, как богиня,влюбившаяся в спящего Эндимиона. Допустим даже, что ты мог бы заключить ее вобъятия, не вызывая ужаса и отвращения, и что с того? Тебе пришлось бы втечение недолгих лет наблюдать за ее мучениями и страданиями – неизбежнымиспутниками людей, и в конце концов она бы умерла на твоих руках. Разве этосчастье? Нет, Луи, – безумие, напрасная трата сил и времени. Ты долженстать настоящим вампиром и научиться убивать. Бьюсь об заклад, если сегодня тывыйдешь на улицу и встретишь женщину, такую же прекрасную и богатую, какБабетта, высосешь ее кровь и она бездыханной упадет к твоим ногам, у тебяотпадет охота вздыхать о профиле мадемуазель Френьер в лунном свете илиприслушиваться к звуку ее голоса, стоя под окнами гостиной. Ты наконецнасытишься, Луи, наконец почувствуешь себя вампиром, а когда проголодаешься, тебезахочется повторить. Кровь в бокале останется красной, рисунок на обоях будеттак же изыскан и прост. Ты будешь видеть луну и пламя свечи, не потеряешьничего, но с той же остротой, с тем же благоговением увидишь смерть, всю еекрасоту, потому что познать жизнь можно только на ее границе со смертью. Разветы не понимаешь, Луи? Один ты в этом мире можешь наслаждаться смертью,наслаждаться безнаказанно. Один… в лунном свете… и тебе одному дано праворазить, подобно руке Божьей!»

Он откинулся в кресле и, осушив стакан, обвел глазамидевушку, еще живую, но лежащую без сознания. Ее грудь тяжело вздымалась. Еевеки задрожали, она приходила в себя и тихо стонала. Никогда Лестат не говорилсо мной так, я не думал, что он на это способен.

«Вампир – убийца, – сказал он. – Хищник.Всевидящие глаза даны ему в знак избранности, обособленности от мира. Емударована возможность наблюдать человеческую жизнь во всей ее полноте. Безслезливой жалости, но с заставляющим трепетать душу восторгом, потому чтоименно он ставит в ней точку, он – орудие божественного промысла».

«Это ты так думаешь», – сказал я.

Девушка снова застонала, ее голова качнулась, а лицо сталобелее мела.