Вначале она покачала головой, но затем, глядя на меняумоляюще, спросила:

«Это правда?»

«Я вижу, ты не собираешься исповедоваться, – заметилЛестат. – Тогда мне придется закрыть крышку».

«Прекрати издеваться над ней, Лестат!» – крикнул я.

Девушка снова зарыдала, и я почувствовал, что больше не могуэто выносить. Я склонился над ней и взял ее руку. И решил прекратить страданиянесчастной, как только она закончит исповедь.

«Я не могу припомнить сейчас свои грехи», – обратиласьона ко мне.

«Это не важно. Просто скажи Богу от чистого сердца, чтораскаиваешься в них, – ответил я. – Потом ты умрешь и обретешьпокой».

Успокоенная моими словами, она легла на спину и закрылаглаза. И тогда я вонзил зубы в ее кровоточащую кисть. Она слегка пошевелилась,точно во сне, и прошептала чье-то имя. Скоро ритм ее сердца стал замедляться.Завороженный, я заставил себя оторваться от раны. Прислонился к косяку, головау меня кружилась. Словно во сне, я видел ее, лежащую неподвижно. Лестат сидел,точно плакальщик у гроба, горела свеча.

«Луи, – позвал меня Лестат. Его лицо было совершенноспокойно. – Неужели ты так и не понял? Ты обретешь покой в душе толькотогда, когда научишься делать это каждую ночь. У тебя нет выбора!»

Его голос звучал тихо, почти нежно. Он встал и положил мнеруки на плечи. Я вышел в гостиную, избегая его прикосновения, но не решаясьоттолкнуть его. Лестат пошел следом.

«Пойдем вместе, – сказал он. – Уже поздно, а тыеще голоден. Позволь показать тебе, кто ты на самом деле. Прости, что я непомог тебе раньше. Пошли!»

«Нет, Лестат. Это не для меня, – ответил я. – Тывыбрал не того компаньона».

«Но, Луи, ты даже не пробовал!» – сказал он.

Вампир остановился и изучающе посмотрел на собеседника. Тотизумленно молчал.

– Лестат не ошибся: я был еще голоден. Потрясенныйувиденным, я безропотно позволил вывести себя из гостиницы через черный ход.Ступив на узенькую улочку, мы тут же оказались в гуще толпы. Люди шли изтанцевального зала на Конде-стрит, в соседних гостиницах проходили званыевечера, и на каждом шагу встречались семьи плантаторов в полном составе. В этойневообразимой толчее мы с трудом протискивались вперед. Мне казалось, что ясхожу с ума; впервые с тех пор, как я оставил смертную жизнь, у меня на сердцележала такая страшная тяжесть. Потому что Лестат сказал правду. Я знал, чтотолько в миг убийства моя душа обретает мир и покой, что кровь животных вместочеловеческой только усугубляет жажду, что именно эта жажда толкает меня к людями я смотрю на их жизнь словно сквозь стекло. Я так и не стал вампиром. Изглубины своей боли я задавал себе детские, нелепые вопросы: а вдруг еще можновернуться назад? можно стать человеком? Теплая кровь девушки струилась по моимвенам и наполняла меня силой, но я все равно терзался сомнениями. Лицапроходивших людей напоминали огоньки свечей в темном, безбрежном море ночи, имне казалось, что я тону в нем, мучимый тоской и жаждой. Я кружил по улицам,смотрел на звезды и повторял про себя: «Это правда: только убийство дает мнеоблегчение. Но эта правда невыносима».

И вдруг я очнулся. Улица, на которой мы очутились, была тихаи пустынна. Она пролегала рядом с крепостной стеной, вдали от старого города.Здесь не было фонарей. Лишь кое-где в окнах горел свет, слышались отдаленныеголоса и смех. На самой же улице не было ни души. Легкий и влажный ветер с рекивливался в горячий ночной воздух. Лестат стоял рядом, неподвижный, точнокаменное изваяние. За длинными рядами низких остроконечных крыш вздымались тенимогучих дубов, и их кроны, покачиваясь, рождали мириады звуков, заполнявших всепространство от мостовой до низко висящих звезд. Боль на мгновение оставиламеня. Я закрыл глаза и слушал легкое пение ветерка и тихий плеск воды. Мнеудалось забыться… ненадолго. Я знал, что это скоро кончится, что покой, словноптица, выскользнет из рук и улетит прочь, а я в отчаянии брошусь следом, тщетнопытаясь обрести его вновь, более одинокий, чем любое из существ, сотворенныхБогом. В тот же миг я услышал голос, тяжелым рокотом ворвавшийся в волшебнуюпаутину звуков ночи: «Делай то, что велит твоя природа. Призрак, за которым тыгонишься, всего лишь тень настоящего. Отбрось сомнения и следуй своим путем».Все исчезло. Я стоял потрясенный. Подобно девушке из гостиницы, я готов былсогласиться на все, что угодно. Лестат кивнул мне, и я машинально повторил егодвижение.

«Твои мучения ужасны, – сказал он. – Ты так сильночувствуешь боль, потому что ты – вампир. Ты же не хочешь, чтобы такпродолжалось дальше?»

«Да», – ответил я. Он сжал мою руку.

«Тогда не отворачивайся от того, что тебе суждено. Пойдем».

Он быстро повел меня по улице, оборачиваясь и с улыбкойпротягивая руку каждый раз, когда я отставал. Я снова был зачарован егоблизостью, как в ту ночь, когда он вошел в мою жизнь и убедил стать вампиром.

«Зло – абстрактное понятие, – шептал он. – Мыбессмертны, и перед нами открыты двери обильных пиров и празднеств, радостькоторых недоступна человеческому разуму и рождает у смертных скорбь и тоску.Бог берет без разбору богатых и бедных. Так станем поступать и мы, потому чтонет на свете существ, стоящих ближе к нему, чем мы – демоны, не заключенные всмердящих кругах ада, но вольные гулять по его царству где вздумается. Тызнаешь, чего я хочу сегодня ночью? Ребенка. Во мне проснулось материнскоечувство… Я хочу ребенка!»

Мне следовало догадаться, что он имеет в виду, но он словнозаколдовал меня. Он играл со мной, как с человеком, вел за собой и повторял:

«Твоя боль скоро пройдет!»

Мы завернули за угол и вышли на улицу, освещенную яркимиокнами. Здесь сдавались комнаты для приезжих и матросов. Вслед за Лестатом явошел в узкую дверь и очутился в пустом каменном коридоре. Там было так тихо,что собственное дыхание напомнило мне шум ветра. Лестат прокрался вперед, и еготень появилась в пятне света, упавшем из открытой двери, рядом с другой тенью,тенью человека. Я увидел головы, склонившиеся друг к другу, и услышал шепот,похожий на шуршание сухих листьев, такой тихий, что нельзя было разобрать нислова.

«В чем дело?» – спросил я, когда он вернулся, и подошел кнему поближе. Я боялся, что вспыхнувшее во мне возбуждение может угаснуть. Яувидел снова страшную ночную пустыню одиночества и вины.

«Она там! – сказал он. – Та, которую ты ранил.Твоя дочь».

«Я не понимаю, о чем ты говоришь!»

«Ты спас ее, – прошептал он. – И я это знал. Тыоставил окно открытым. Прохожие услышали детский плач, нашли ее и принеслисюда».