Эдвина мучила себя этими воспоминаниями и в поезде снова иснова повторяла под перестук колес: Чарльз… Чарльз… Чарльз, я люблю тебя… люблютебя… люблю тебя… Хотелось кричать, когда ей мерещился его голос, зовущий ее.

Наконец она закрыла глаза, чтобы не видеть его лица, такясно запечатлевшегося в памяти. Она знала, что никогда не забудет его, изавидовала родителям, оставшимся вместе до самого конца. Иногда она жалела, чтоне погибла вместе с Чарльзом, но, вспоминая о детях, Эдвина гнала подобныемысли прочь.

Все газеты были полны сообщениями о крушении «Титаника».Следствие подкомиссии сената еще продолжалось. Эдвина несколько разприсутствовала на заседаниях подкомиссии, хотя это вызывало болезненныевоспоминания. Пока там пришли к выводу, что корабль затонул из-затрехсотфутовой пробоины в правом борту. Казалось бы, какое это теперь имеет значение,ведь выяснение причины трагедии не могло совершить невозможного и оживитьпогибших в ту страшную ночь. Эдвина слишком хорошо знала, что исправить ничегонельзя. Важно то, что люди были обречены на смерть, что шлюпок было в два разаменьше, чем нужно.

На заседании Эдвину спрашивали, как, по ее мнению,действовала команда и как вели себя люди в шлюпках. Всеобщее негодование вызвалфакт, что даже матросы не знали своих обязанностей, когда спускали шлюпки, таккак у них не было соответствующей подготовки. Самым же вопиющим было то, чтошлюпки спускали на воду полупустыми, а потом в них отказывались подбиратьтонущих людей из страха перевернуться. Это происшествие войдет в историю кактрагедия гигантского масштаба.

Дача показаний совершенно измучила Эдвину, а главное,казалась ей бессмысленной. Людей, которых она любила, больше нет, и ничто невернет их назад. А все разговоры на эту тему только усугубляли боль утраты. Ещетяжелее было читать в газетах, что тела трехсот двадцати восьми погибшихнайдены, но Эдвина уже знала, что среди них нет ни родителей, ни Чарльза.

Она получила трогательную телеграмму от Фицджеральдов изЛондона, которые выражали свое соболезнование и заверяли, что всегда будутсчитать ее своей дочерью. Почему-то Эдвина подумала о красивой фате, которуюледи Фицджеральд должна была привезти в августе. Что с ней теперь? Кто еенаденет? Хотя какое ей теперь до этого дело? Она не должна думать о пустяках,убеждала себя Эдвина, и совершенно неважно, где эта фата.

Ночью, лежа без сна в купе, она глядела в окно, стараясь недумать обо всем этом. Перчатки Чарльза, которые он бросил ей в шлюпку, все ещележали в чемодане, и она не могла на них смотреть — слишком больно. Но дажепросто знать, что они здесь, было утешением.

Она еще не спала, когда в утреннем небе возникли очертанияСкалистых гор, окрашенные нежными лучами утренней зари, и первый раз почти задве недели Эдвина почувствовала себя чуточку лучше. Она разбудила всехостальных и стала показывать им горные вершины.

— Мы уже дома? — спросила Фанни, широко раскрывглаза.

Она не могла дождаться, когда же они приедут, и сто разповторяла Эдвине, что никогда больше не уедет из дома, а первое, что онасделает, когда вернется, это испечет большой шоколадный торт, который частоготовила мама. Эдвина пообещала ей помочь. Джордж заявил, что не собираетсяидти в школу. Он пытался убедить Эдвину, что пережил слишком большое потрясениеи должен отдохнуть дома, прежде чем приступать к занятиям. Эдвина, естественно,не собиралась ему потакать. А бедный Филип переживал из-за пропущенных занятий,ведь через год он должен ехать в Гарвард, как его отец. Вернее, должен был быпоехать, но теперь трудно что-то планировать. Возможно, думал про себя Филип,он даже не сможет ходить в колледж, но он чувствовал себя виноватым за такиемысли, ведь это мелочи по сравнению с тем, что они потеряли.

— Винни, — позвала Фанни. Это имя всегда смешилоЭдвину.

— Да, Фрэнсис. — Эдвина еще не знала, как ейтеперь держаться с детьми, и иногда пыталась выглядеть взрослой и строгой.

— Не называй меня так, пожалуйста. — Фанниукоризненно посмотрела на нее и потом спросила:

— А ты теперь будешь спать в маминой комнате?

Эдвина даже вздрогнула.

— Нет, не думаю. — Она не смогла бы спать в этойкомнате. Там все папино и мамино, и она там чужая. — Я останусь в своей.

— Но разве ты теперь не наша мама? — озадаченноспросила Фанни, и Эдвина заметила, как Филип отвернулся к окну, чтобы скрытьслезы.

— Нет, — печально покачала головой Эдвина, —я все еще Винни, твоя старшая сестра. Фанни недоверчиво улыбнулась.

— А кто же будет нашей мамой?

Что же ей ответить? Как объяснить? Даже Джордж опустил глаза— слишком болезненная для всех тема.

— Мама навсегда останется нашей мамой. — Ничегодругого она не могла придумать в ответ, и все ее поняли, кроме Фанни.

— Но ее же с нами нет. А ты сказала, что будешь о насзаботиться. — Фанни готова была заплакать, и Эдвина поспешила ее утешить:

— Конечно, я буду о вас заботиться. — Она посадиламалышку на колени и взглянула на Алексис, которая съежилась в уголке и смотрелав пол, стараясь не слушать их разговора. — Я попробую делать все, какмама. Но она все равно останется нашей мамой, несмотря ни на что. Я никогда несмогу ее заменить, как бы я ни старалась. — Да она и не захотела бы занятьмамино место.

— А-а, — закивала Фанни, наконец удовлетвореннаяответом, и решила выяснить еще одну очень важную вещь:

— А ты будешь спать со мной рядом каждую ночь?

Эдвина только улыбнулась.

— Твоя кроватка сломается. Тебе не кажется, что я длянее великовата? — Фанни спала в красивой маленькой кроватке, которую папасам сделал много лет назад для Эдвины. — Вот что я тебе скажу: ты можешьприходить ко мне в постель, когда захочешь. Согласна? — Эдвина увидела,что на нее печально смотрит Алексис: она каждый раз болезненно реагировала наслова о том, что мамы больше нет. — И ты тоже, Алексис, можешь иногдаспать у меня.

— А я? — шутливо протянул Джордж, дернув за носФанни, и протянул Алексис леденец. Эдвина опять удивилась, как он изменился задве недели.

Чем ближе они подъезжали к Сан-Франциско, тем большеволновались. Очень тяжело входить в дом, где их никто не встретит. Они вседумали об этом ночью в поезде, но никто не произнес ни слова.

Эдвина встала в шесть утра, не проспав и двух часов, умыласьи надела одно из самых изящных черных платьев. Они должны приехать околовосьми, за окнами уже проплывал знакомый пейзаж. Она подняла малышей ипостучала в дверь соседнего купе, где спали Филип и Джордж.

В семь они уже завтракали в вагоне-ресторане. Мальчики с аппетитомуплетали все, что им предложили, а Алексис неохотно ковыряла яичницу, покаЭдвина помогала справиться с завтраком Фанни и Тедди.

Когда они вернулись в купе, помыли руки и привели себя впорядок, поезд медленно подъехал к станции. Эдвина проверила, как выглядятбратья и сестры, поправила бантики у Фанни и Алексис. Она не знала, придут лиих встречать, но понимала, что они могут стать объектом внимания для любопытныхи репортеров. Их фотографии наверняка попадут в папину газету. Эдвина глубоковздохнула и посмотрела на детей. Ни слова не было сказано, но все ощущалиострую боль оттого, что они опять дома. Они вернулись сильно изменившиеся, нопо-прежнему близкие друг другу.