зачистки и покраски. Сверху свисала на поржавевшей железной цепочке захватанная деревянная рукоятка. Я подергал ее. По ту сторону двери зазвенел колокольчик. Подождал минуты три, повторил.

— Иди, иду! — послышался со стороны дома женский голос.

Судя по серо-синему чепчику и переднику, это была служанка. Ей лет тридцать. Невысокая кареглазая блондинка с заискивающим взглядом и низкой полноватой задницей.

— Вилла продается? — задал я вопрос.

— Да, месье. Заходите, если желаете посмотреть, — пригласила она. — Хозяева поехали к дочери в Ниццу, но я могу показать вам всё.

— А кто хозяева? — поинтересовался я.

— Русские. Генерал Епанчин. Они до войны всё здесь скупили, а теперь продают, — ответила она, после чего закрыла за мной дверь и на всякий случай спросила: — А вы француз?

— Гражданин Швейцарии, — ответил я и поинтересовался: — Говорите по-русски?

— Немного, — призналась она.

К дому вела дорога, выложенная каменными плитами, между которыми протиснулась ярко-зеленая трава. Крыльцо из голубовато-серого каррарского мрамора под каменным навесом. Полы в комнатах тоже мраморные. Потолки высотой метра четыре с половиной. На первом этаже тесный туалет, кухня, столовая, гостиная, кабинет и маленькая библиотека, заполненная книгами на разных языках, включая русский. На втором и третьем по четыре просторные спальни и тесному совмещенному санузлу с сидячими ванными. На плоской крыше столик и три шезлонга. Вид сверху прекрасный. Впрочем, со второго и третьего этажей не намного хуже.

— Сколько они хотят за виллу? — спросил я у служанки.

— Не знаю, — ответила она, но, получив купюру в пятьдесят франков, сразу вспомнила: — Хотели миллион. Покупатель-англичанин предлагал полмиллиона. Не договорились, и он купил другую, поменьше, на улице Тамизье за шестьсот тысяч.

Я видел в гостиной на столике телефон, поэтому сказал:

— Позвоните хозяину, пусть приедет. Я пока съезжу по делам.

Когда я был гражданином Монако, банка «Лионский кредит» уже не существовало. Его национализировали после Второй мировой войны. Сейчас он все еще самый крупный частный банк страны с отделениями почти во всех городах ее. Антибское отделение небольшое, с маленьким операционным залом и всего тремя кассовыми окошками, из которых работало только одно, и я был единственным клиентом. Сезон еще не начался. Кассир, улыбчивый живчик с длинными тонкими пальцами, увидев сумму на чеке, задергался быстрее.

Он быстро оформил чековую книжку и задал вопрос:

— Перебираетесь к нам на жительство?

— Если найду подходящую виллу, — ответил я.

На самом деле уже нашел, осталось только договориться. Русские за границей считают, что с соотечественника надо драть три шкуры. Скорее всего, виноват комплекс неполноценности. Чувствуют там себя ущербными, поэтому отыгрываются на своих.

29

Генералу Епанчину под семьдесят. Седые волосы зачесаны назад. Густые широкие седые усы недавно подстрижены. Всё ещё ровно держит спину, как положено военному. В белом летнем костюме выглядит, как его прославленный предок-адмирал. Жена, как догадываюсь, его ровесница, но смотрится старше лет на пять. Она тоже ровно держит спину и сильно пудрит лицо, чтобы, наверное, загрунтовать морщины, которых слишком много. Светло-сиреневое платье стянуто в широкой талии. Наверное, носит корсет в любую погоду. Когда я вернулся, они пили чай на террасе, идущей вдоль столовой и кухни, на которую вели по застекленной сверху двери из этих помещений. На столе стоял медный самовар, на верхушке которого примостили фаянсовый чайник с заваркой, фаянсовая чаша с сушками, хрустальная вазочка с вишневым вареньем, судя по косточкам, которые лежали на блюдцах супругов, и три фарфоровых прибора: чайные чашки, розетки для варенья, ложечки. Один пока не востребован.

Генерал встал, поприветствовал меня кивком головы и показал на свободный стул с фиолетовой подушкой:

— Присаживайтесь, месье.

Служанка тут же налила мне чай.

— Как вас величать? — спросил хозяин виллы.

Я представился, накладывая варенье из вазы в розетку.

— Вы русский⁈ — удивился он. — Жюли сказала, что швейцарец.

— Теперь швейцарец, — уточнил я.

— Отреклись от родины⁈ — саркастично спросил он и, как догадываюсь, получил ногой по ноге под столом.

— От той, что сейчас, — уточнил я и попробовал варенье; ничего так, в меру сладкое и кислое.

Генерал гмыкнул, потому что мои слова, видимо, совпадали с его отношением к СССР, после чего представился Николаем Алексеевичем и супругу Верой Карловной и произнес:

— Страшно подумать, что там сейчас творится!

— Живут потихоньку. Человек ко всему привыкает. Сейчас стало лучше, разрешили частную собственность, магазины забиты товарами, — рассказал я. — Был в Одессе прошлым летом, вытягивал родственников в Швейцарию.

— Интересно было бы посмотреть, — помечтал он.

— Съездите. Если не зверствовали во время Гражданской войны, проблем не будет. Ко мне не приставали. Только слежку установили, но им этому делу еще учиться и учиться, — посоветовал я.

— Я был к тому времени в отставке, жил в Крыму, — сообщил он и полюбопытствовал: — Вы воевали в Гражданскую?

— Бог миловал! — шутливо ответил я. — Мой аэроплан в конце шестнадцатого сбили над Болгарией. Выбирался через Грецию, Италию, Швейцарию. Там меня и застало известие о революции. Решил, что свободен от присяги, и остался в Женеве.

— Ах, лётчик! — с легким пренебрежением произнес генерал Епанчин. — То-то я смотрю, что не похожи на кадрового офицера.

— Я резервист. Попал на фронт, как подпоручик-артиллерист, потом перевели в летчики. До войны окончил авиашколу, — рассказал я

— До каких чинов дослужились? — спросил он.

— Капитан. Командир Тридцать шестого авиационного отряда Четвертого корпуса Румынского фронта, — чётко доложил я и, упреждая следующий вопрос, дополнил: — Награжден орденами Святых Станислава, Владимира и Георгия.

Генерал Епанчин еще раз гмыкнул. За два с небольшим года от подпоручика до капитана — это не слабо. Да и награды не абы какие.

— У нас здесь есть отделение Русского общевоинского союза, в котором много офицеров. Есть и летчики. Обычно собираемся в Ницце после субботней службы в Николаевском соборе, — сообщил он.

— Стараюсь держаться подальше от эмигрантов. Слишком много в них злобы и нежелания адаптироваться к новой ситуации, живут только прошлым, — проинформировал я. — Пусть мертвые хоронят мертвых. Я всё забыл и начал сначала.

— Чем занимаетесь? — поинтересовался генерал.

— Профессор химии в Женевском университете и член Большого совета кантона, — сообщил я.

О том, что владею авиакомпанией, не стал говорить, чтобы не загнули цену.

— О-о! — восхищенно воскликнула Вера