– Вернуться в прошлое, выложить все на бумаге… Я покажу вам,что это была за женщина… – Глаза ее заблестели, грудь поднималась в порывестрасти. – Она убила его! Она убила Эмиаса, который так хотел насладитьсяжизнью. Ненависть не должна быть сильнее любви, но ее ненависть была сильнее. Имоя ненависть к ней также… Я ненавижу ее! Ненавижу! – Она подошла к Пуаро,нагнулась, схватила его за руку и настойчиво твердила: – Вы должны понять,должны знать, что мы чувствовали, Эмиас и я. У меня кое-что есть, я сейчас вампокажу…

Она вихрем бросилась в угол комнаты, подошла к письменному столу,выдвинула ящик, вернулась к Пуаро. В руках она держала сложенное письмо состертым адресом. Эльза протянула письмо Пуаро. И внезапно он с болью в сердцевспомнил девочку, которую знал и которая вот так же протянула когда-то ему своюреликвию – ракушку, найденную на берегу моря. Она так же отступила на шаг назади неподвижным взглядом смотрела на него, с опаской и трепетом смотрела, какбудет воспринят ее дар…

Пуаро развернул пожелтевшие странички.

«Эльза! Чудесное дитя! Никогда у меня не было ничегопрекраснее. И все же мне страшно, я слишком старый, человек межвременья, сужасным характером и без малейшего постоянства. Не доверяй мне, не верь мне, уменя нет ничего хорошего, кроме моей живописи. Все, что есть во мне хорошего,все в ней. Это – для того, чтобы ты потом не говорила, что я тебя непредупреждал.

Но черт с ним, со всем этим, все равно ты будешь моей, прилюбых обстоятельствах. Я пошел бы хоть в ад ради тебя, и ты это прекраснознаешь.

И я напишу твой портрет, перед которым весь мир, весь этотмир болванов застынет с разинутым ртом! Я безумно люблю тебя, я не могу спать,не могу есть. Эльза! Эльза! Эльза! Я навеки твой, я твой до самой смерти.

Эмиас».

Шестнадцать лет прошло с тех пор. Выцвели чернила, потерласьбумага. Но слова еще живые, все еще трепетные.

Он посмотрел на женщину, которой они были адресованы, ноперед его глазами предстала влюбленная девушка…

– Можно спросить: зачем, мсье Пуаро?

Эркюль Пуаро хорошенько подумал, прежде чем ответить.Проницательные серые глаза на морщинистом лице внимательно его рассматривали.

Он поднялся на последний этаж дома какой-то весьма простой,без всяких излишеств архитектуры и постучал в дверь, на которой стоял номер584. «Гиллеспи Билдингс» – компания, появившаяся на свет для того, чтобы давать«приют женщинам, которые сами себя содержат». Здесь, в маленькой клетушке, жиламисс Сесили Уильямс – комнатка была для нее спальней, салоном, столовой иблагодаря разумному использованию плиты даже кухней. В соседней комнаткенаходилась сидячая ванна и остальные необходимые удобства. Этой беднойквартирке мисс Уильямс сумела придать черты собственной индивидуальности. Навыкрашенных в светло-серый строгий цвет стенах висели разные репродукции: Дантевстречается с Беатриче на мосту; две акварели с пейзажами Венеции; копия«Весны» Боттичелли, написанная сепией. На низеньком комоде лежало множествопожелтевших фотографий. Судя по стилю причесок изображенных на них женщин,большинство было двадцати-тридцатилетней давности…

Потертый квадратный ковер, простая старая мебель. Даженеопытному глазу становилось ясно, что живет Сесили Уильямс довольно скромно.Этот поросенок явно не получил ничего.

– Вы хотели бы услышать мои воспоминания о деле Крейлов?Можно спросить: зачем? – повторила мисс Уильямс.

На этот раз Пуаро не стал вдаваться в пространныерассуждения о какой-то там книге о преступлениях прошлого, которая должна бытьнаписана. Он просто-напросто рассказал мисс Уильямс о Карле Лемаршан.

Мисс Уильямс – уже в годах, невысокая, в поношенной, ноаккуратной одежде – слушала его внимательно.

– Меня очень интересует судьба этого ребенка, как она жилавсе это время, – сказала она.

– Мадемуазель Лемаршан, – сказал Пуаро, – оченьпривлекательная девушка, интересная, смелая, знающая, чего хочет.

– Хорошо, – коротко молвила мисс Уильямс.

– И еще я хотел бы прибавить: она очень настойчивая девушка.Ее нелегко сбить с намеченного пути.

Бывшая гувернантка одобрительно кивнула головой, задумалась.Потом спросила:

– Она занимается искусством?

– Не думаю.

– Слава богу! – сказала она сухо. – После всего, что вы мнео ней говорили, я считаю – она больше похожа на мать, чем на отца.

– Вполне возможно. Это вы можете лучше определить, когдаувидите ее. Вы хотите увидеть ее?

– Очень хотела бы. Всегда интересно видеть, как выросребенок, которого ты воспитывала.

– Она была, видимо, совсем малышкой, когда вы видели ее впоследний раз?

– Ей было пять с половиной лет. Очень милый ребенок.Возможно, даже слишком спокойный. Ей нравились игры, которые она сама ипридумывала. Она любила одиночество, отличалась простотой, неизбалованностью.

Пуаро заметил:

– Это ее счастье, что она была тогда такая маленькая…

– В самом деле… Будь она постарше, ей пришлось бы переживатьгораздо больше.

– А вместе с тем мне кажется, – сказал Пуаро, – что безнекоторых потрясений не обошлось. Сколь бы мало ни понимал ребенок, сколь бымало ни было дозволено знать Карле, наверное, то время было для нее атмосферойкакой-то таинственности. И потом, этот внезапный отъезд – ее словно вырвали скорнями! Такие вещи не проходят бесследно.

Мисс Уильямс заметила задумчиво:

– И все же так было лучше для всех.

– До того, как мы оставим тему о Карле Лемаршан, то есть омаленькой Кэролайн Крейл, я хотел бы вас кое о чем спросить. Только вы сможетеответить на мой вопрос, я уверен в этом.

– То есть?

Пуаро жестикулировал, чтобы яснее выразить свою мысль:

– Тут есть кое-что такое… такой оттенок, который трудноопределить… У меня складывается впечатление, когда я вспоминаю об этом ребенке,что ему не уделялось того внимания, какого он заслуживал. Когда я кому-торассказываю о ней, собеседник кажется удивленным, словно он совсем забыл, чтосуществовал еще и ребенок. И это, наверное, мадемуазель, не вполне естественно.Ребенок в подобных обстоятельствах, конечно, не самая важная особа сам по себе,но ведь он основная, стержневая причина драмы. Возможно, Эмиас Крейл имелоснования оставлять или не оставлять свою жену, но обычно, когда рушится семья,ребенок – весьма важный момент. А вот в нашем случае как будто никто несчитался с существованием ребенка. И это кажется мне очень странным.