сломанные стулья возле котельной или выравнивал наши теннисные корты роликом. Он любил свистеть. У Лорен были школьные учебники и письменный стол, но кроме оборудования рабочего места она не сделала ничего, чтобы украсить свою спальню.

– Я знаю, здесь отстойно, – сказала она, совершенно не выглядя смущенной.

Она перебросила одежду через комнату и забралась на верхнюю койку. На нижней койке, которая была более аккуратной, была подушка с цветами и сложенное одеяло с маской для глаз наверху.

– Кто здесь спит?

– Моя мама. У нее бессонница, кошмары и все такое. Иногда она приходит сюда спать. Или не спать, возможно.

Я посмотрела на ракетные корабли.

– Что насчет твоего брата?

– Стюарта? Он живет со своей девушкой и ее ребенком. Они постоянно грызутся друг с другом. Когда наслушается скандалов, он спит у нас на диване.

Как и Джерри Лейк, я была единственным ребенком, и поэтому мне было интересно, что значит иметь брата или сестру, особенно брата. Моя семья была будто маленький и отдаленный от окружающего мира остров. Я, конечно, любила своих родителей и не обижалась на них за то, что они отправили меня в интернат. Они хотели дать мне то, что считали лучшим стартом в жизни, – частное образование; все-таки они не бросили меня на растерзание волкам. Мой отец был старше моей матери больше чем на пятнадцать лет и работал в сфере международных финансов. Я почти ничего не знала о его офисной жизни в банке, кроме того, что он носил серо-белые костюмы в тонкую полоску и у него был кожаный портфель цвета красного дерева, который он купил для пущей уверенности. Больше всего мой отец ценил тишину и покой. Однажды он заметно вздрогнул, когда за завтраком во время школьных каникул я слишком громко заговорила, мешая его работе. Моя мать была общительной, очень симпатичной, хорошо воспитанной, Божественной, и поэтому считалась хорошей партией. Насколько я могла судить, мои родители не были ни влюблены, ни несчастны. За шестнадцать лет я ни разу не видела, чтобы они кричали, плакали или даже целовались в губы. Если они ссорились или – что еще более невероятно для меня – их охватывало внезапное желание, то они давали себе волю только за дверью их спальни, за которой был слышен лишь приглушенный шепот, кашель и вздохи. Порой, когда мой отец был в особенно хорошем настроении, он похлопывал мою мать по бедру, проходя мимо нее. Это был максимум романтики, что я видела дома. Я понятия не имела, каково это – жить день за днем в настоящей семье, где все иногда ссорятся, рыдают и обнимаются.

Некоторое время я увлеченно рассматривала фотографии Стюарта, где он был в футбольной форме и с уложенными волосами.

– Ну, так что же ты хочешь дать мне? – спросила Лорен.

Я вынула конверт с фотографиями и протянула ей. Она приоткрыла его пальцем и яростно покачала головой.

– Ни за что. Я не хочу, черт возьми.

– Просто ненадолго, – взмолилась я. – Пока проверяют общежитие.

– Тогда выкинь их, сожги.

По пути к ее дому мне пришла в голову та же самая мысль, я даже ходила вокруг мусорного ведра, но не смогла заставить себя это сделать. Не знаю почему. Может быть, потому что я первой нашла фотографию и каким-то странным образом почувствовала себя избранной. Вот как я отчаянно нуждалась в мужском внимании. По ночам я иногда вытаскивала фотографии из тайника, когда Джерри спала, и изучала их с фонариком, спрятавшись под одеялом, зажав одну руку между ног. Это стало чем-то вроде моего грязного секрета. Несмотря на то что Божественные делились каждой подробностью своих романтических встреч с мальчиками – крайне редких, как и у меня, – тема мастурбации была строго запрещена. Я понятия не имела, удовлетворяли ли себя Скиппер и близняшки, или то, что я делала, делало из меня извращенку. Я могла бы спросить Лорен, которая не стеснялась абсолютно ничего, но я слишком нервничала, чтобы сказать что-нибудь, что, по моему мнению, могло бы поставить под угрозу нашу дружбу.

По правде говоря, у нас с Лорен было очень мало общего. Я не знала ни мальчиков, которые ей нравились, ни девочек, с которыми она сидела рядом в школе, ни ее учителей. Ее жизнь казалась куда более насыщенной, чем моя, более взрослой. У Лорен было две работы, которые помогали оплачивать счета дома: смены на складе и работа за кассой по субботам в Woolworth. Я же не работала ни дня в своей жизни. Иногда отец платил мне за то, что я мыла его машину из шланга. Отец Лорен был жокеем на пенсии, но она никогда не ездила верхом и не интересовалась лошадьми, как я. Скорее всего, она думала, что это пустая трата времени. Нам нравилась одна и та же музыка, книги и телепрограммы, но я всегда смотрела последние выпуски с опозданием. Из-за того, что я была параноиком, она находила меня скучной, поэтому я копила забавные школьные истории, чтобы, пока мы курили, рассказывать их и подробности моей продолжающейся вражды с Джерри Лейк. (Лорен проявляла особый интерес к Джерри. Видела ли я, как она катается на коньках? А что насчет ее парня, взрослого мужчины? Разве он не воспользуется своим преимуществом?)

Но по большей части жизнь Божественных была замкнутой, однообразной, банальной. Джерри и фотографии давали мне повод для разговоров. Я была не готова отказаться от них.

– Пожалуйста, – я сунула их ей в руку. – Всего на несколько дней.

– Хорошо, хорошо. Черт возьми. – Она сунула конверт себе под подушку. – Но если мой отец узнает, это будет конец света.

Внизу захлопнулась входная дверь.

– Черт, – сказала она встревоженно. – Это он. Пошли.

Мистер МакКиббин стоял на кухне, держа под мышкой Racing Post[38]. Он оглядел всех женщин в комнате: свою жену и соседку, которые сжимали пустые кружки, и только потом Лорен и меня, когда мы сбежали вниз по лестнице и она с грохотом распахнула дверцу духовки и разложила ужин на трех цветочных тарелках.

– Это что, извращенный Институт девиц? – спросил он.

Это был невысокий худощавый мужчина с румяным и обветренным от многих лет верховой езды лицом, морщинами вокруг глаз, глубокими складками по обеим сторонам рта и большими мешками под глазами. Его глаза были так прикрыты, что создавалось впечатление, будто он щурится. Под его подбородком был белый шрам, в том месте, где его когда-то лягнула лошадь.

Лорен взяла первую тарелку с едой и поставила ее на стол перед своей мамой. Еще не было и шести часов. Я никогда не встречала семью,