— Заткнись, Черный, — попросил Степан миролюбиво, — чего тылаешься?

— Я не лаюсь, а хочу знать!..

— Что ты хочешь знать, любознательный мой? — внезапноприходя в ярость, спросил Степан. — Что ни х… они никакое расследование непроводили, даже идиоту ясно. Так, отписались для того, чтобы на себя лишнего невешать, и дело с концом.

— Да нам-то что?! — заорал Чернов и от злости даже ногамизатопал. — Нам-то что за дело до того, было расследование или не было?! Или тыэтого Муркина любил как родного брата?!

— Да не любил я его как родного брата! Я его знать не знал,пока его не прикончили, но если его убили, значит, убийца где-то очень близко,понимаешь?! Это кто-то из своих, понимаешь?! И ни хрена не ясно, зачем егоукокошили и кого укокошат следом! С него даже часы не сняли и кошелек невытащили, значит, грабить его не собирались! В драке тоже убить не могли,потому что никаких следов драки наш Пуаро не обнаружил! Тогда зачем его убили?!Кому он мешал? — В запале Степан поддал ногой горку мокрого песка, песокбрызнул в разные стороны, обрушился за отворот его светлых джинсов, осыпался,оставляя на ткани чудовищные поносные следы. — А, черт! Черт, черт, черт!

— Что-то я опять ничего не понял, — помолчав секунду,проговорил Чернов осторожно. — Он же сказал — несчастный случай. А ты говоришь— убийство.

— Я потому говорю — убийство, — сказал Степан устало, — чтоголову даю на отсечение, никто, включая Пуаро, не знает, убийство это или нет.У них резонов этим делом заниматься — никаких. Это только Маринина ваша пишет,как нашли труп на свалке и по тревоге всю местную ментуру подняли. В земнойжизни такие штучки не капают, Вадик. У них без нашего убогого Муркина заботполон рот, включая ножи, стволы, маньяков, малолеток и так далее. А на нашей стобой территории, если только Муркин и вправду сам не навернулся, получаетсявполне готовый и даже поимевший опыт убийца. И не только на территории, но и всоставе трудового коллектива, что характерно.

— А почему он… в составе? — спросил Чернов растерянно. Самоеужасное, что все это было похоже на правду.

— А потому, что Веста всю ночь продрыхла в будке и негавкнула ни разу.

Вестой звали собаку прораба, которая уже несколько летработала у них на объектах сторожем на половинном окладе.

Прораб подобрал ее на какой-то помойке года три назад,выходил и вырастил в громадную черно-желтую собачищу неопределенной породы. Онабыла крупнее овчарки и отличалась потрясающим внешним безобразием и истиннобеспородным недюжинным умом. Рабочие всерьез считали, что никакая это несобака, а как бы дух стройки.

Ну вот есть же озерный дух. Или лесной дух. Или водяной.Значит, есть и дух стройки.

Веста контролировала ситуацию в каждом углу объекта.

Если бы на ночь ее спускали с поводка, никакие местныенародовольцы не осмелились бы не только лампочку разбить, но даже взглянуть всторону заградительной сетки. Но прораб не разрешал ее спускать, опасаясь, чтов один прекрасный день ее отравят. Веста свободно шаталась по объекту только всветлое время — рано утром и поздно вечером, когда не приезжали грузовики и небыло никого из чужих, — а все остальное время проводила в будке и на довольнообширной площадке, куда доставал ее поводок.

И в ту ночь бдительная Веста действительно ни разу негавкнула.

— Степ, — приободрился Чернов, который очень не любил, когдазапутанные истории слишком долго оставались запутанными и никак не хотелиприходить к логическому хеппи-энду, — тогда выходит, что она не гавкала как разпотому, что на площадке никого и не было, кроме Володьки Муркина.

— Или потому, что были только свои, которые Володьку Муркинаи прикончили, — закончил Степан жестко. — Дело же не только в Весте, Черный.Какого хрена поддатого мужика среди ночи понесло в котлован? Что он там делал?Курил?! Почему в котловане, а не в вагончике или на крыльце? Даже сортир и тотв противоположной стороне! Почему никто ничего не слышал? Ни у кого из работягтак и не выяснили, кто где был, кто во сколько лег, кто с кем спал, а кто впреферанс всю ночь играл!

— Степ, но ты сам говоришь, что не было никакого резона егоубивать! Его даже не грабанули…

Степан еще раз с тоской осмотрел свои светлые джинсы сжелтыми песочными следами, безнадежно повозил по ним ладонями, распрямился ивздохнул.

— Если мы не знаем мотивов. Черный, то это не значит, что ихнет. Ты детективы совсем, что ль, не читаешь?

— Пошел к черту, — пробормотал Чернов.

Какая-то смутная мысль, очень неприятная, стала медленновсплывать из глубин сознания, как утопленник всплывает в неподвижной зеленойводе заброшенного мельничного омута. Она не была новой, эта мысль, кажется, онауже приходила и тогда же, в свой первый приход, испугала его, Чернов отчаянноне хотел вспоминать, поэтому не дал ей всплыть до конца.

И напрасно.

Может быть, если бы он вспомнил о ней именно в этот момент ирассказал о ней Степану, вдвоем они придумали бы что-нибудь, и может быть, дажеим удалось бы избежать большой беды, которая уже маячила над их головами, какбудто вырастая из котлована, в который третьего дня свалился разнорабочийМуркин.

Часов в шесть приехал Белов, привез пакет гамбургеров из«Макдоналдса» и две двухлитровые бутылки кока-колы.

— Гадость какая, — сказал Степан с отвращением и залпомвыпил стакан колы. — Зачем ты ее купил, Эдик? Специально, чтобы нас развращать?

Мама старалась приучить их с Иваном к здоровой пище:запекала рыбу, резала салаты и заправляла их оливковым маслом, яичницу неприветствовала, а кока-колу вообще загнала в глубокое подполье.

Мамы не стало, и как-то в один день Степан возненавиделкока-колу, которую до этого исправно любил.

— Пироги-то небось еще утром кончились? — спросил Белов,закуривая невиданно тонкую душистую сигаретку и брезгливо разворачиваягамбургер. — Сашки сегодня нет, я решил, что вы так и сидите голодные.

— Правильно решил, — буркнул Чернов с набитым ртом. — А еслиСтепан не желает, я докушаю. Я вопросами здорового питания не озабочен.

— Ты у нас вообще мало чем озабочен, — поддел Белов,деликатно откусил от гамбургера, зачем-то внимательно осмотрел то место, откоторого откусил, и только после этого начал жевать. — Ну что? Когда начинаемработать? Ты с Рудневым разговаривал сегодня, Степ?

— Разговаривал. — Степан глотнул еще колы и скривился ототвращения. Есть гамбургер всухую было невозможно, и не есть тоже невозможно,потому что в восьмом часу на Степана всегда нападал чудовищный голод. — Пока уних никаких претензий нет. Я объяснил ситуацию, сказал, что завтра-послезавтрамы начнем работу. Ну, он меня выслушал, и все. Чует мое сердце, что он завтра сутра нагрянет. Голову даю на отсечение — нагрянет. Черный, пусть с утра всебросаются работать Чтоб Руднев видел сплошной трудовой героизм послевынужденных простоев. Эдик, плиты когда подвезут?