– Хэл, извини, я зайду позже, – начал я.

– Нет, – сказал он. – Пожалуйста, Пол. Зайди. Мне так нужносейчас с кем-нибудь поговорить, как никогда в жизни. Зайди и закрой дверь.

Я сделал, как он велел, забыв о своей боли впервые с техпор, как проснулся утром.

– У нее опухоль мозга, – сообщил Муре. – Врачи сделалирентгеновские снимки. И этими снимками они очень довольны. Один из них сказал:это, наверное, лучшие из всех, что есть. Собираются опубликовать их в каком-томедицинском журнале в Новой Англии. Они сказали, что опухоль размером с лимон иуходит вглубь, а там нельзя оперировать. Они предполагают, что она умрет кРождеству. Я ей не сообщил. Не представляю, как это сделать. Я не знаю, как мнежить дальше.

Потом он заплакал, всхлипывая, и его рыдания вызвали во мнежалость и своего рода страх: когда человек, умеющий владеть собой так, как ХэлМуре, вдруг теряет самообладание, на это страшно смотреть. Я постоял, а потомподошел к нему и положил руку на плечи. Он обнял меня обеими руками, какутопающий, и стал рыдать у меня на животе. Позже, снова взяв себя в руки, онизвинился. Мурс старался глядеть мне в глаза, как человек, чувствующий, что емустыдно, и, может быть, так стыдно, что он не в состоянии это пережить.

Человек способен даже возненавидеть другого, если тот засталего в таком состоянии. Я думаю, что Мурсу было не настолько плохо, но мне и вголову не пришло говорить о деле, ради которого я, собственно, и пришел.Поэтому, выйдя из кабинета, я отправился в блок "Г", а не обратно кмашине. Аспирин уже начал действовать, и боль внизу живота уменьшилась до тихойпульсации. Я подумал, что как-нибудь переживу этот день, устрою Уортона, зайдук Хэлу Мурсу после обеда и получу больничный на завтра. Я считал, что худшеепозади, без малейшей мысли о том, что самое плохое в этот день еще не началось.

«Мы подумали, что он все еще под действием наркотиков послеобследования», – сказал Дин поздно вечером. Его голос звучал тихо, хрипло иотрывисто, словно лай, а на шее все ярче проступал темно-багровый синяк. Явидел, что ему больно говорить, и хотел уже предложить бросить это дело, ноиногда бывает больнее молчать. Я понял, что сейчас как раз тот момент, ипромолчал. «Мы все думали, что он наколот наркоти-ками, правда?»

Харри Тервиллиджер кивнул. Даже Перси, сидевший в печальномодиночестве, тоже кивнул.

Брут взглянул на меня, и наши глаза на мгновениевстретились. Мы думали одинаково о том, как это все произошло. Вот живетчеловек, все делает по Святому Писанию, но вот одна ошибка и – хлоп! – на него обрушиваетсянебо. Они считали, что он наколот наркотиками, вполне обоснованноепредположение, но никто не спросил: а так ли это? По-моему, я еще кое-чтозаметил в глазах Брута: Харри и Дин извлекут уроки из этой ошибки. ОсобенноДин, ведь он мог быть уже мертвецом. Перси не извлечет. Перси скорее всего несможет. Все, что остается Перси, – это сидеть в уголке и дуться, потому что онопять оказался в дерьме.

За Буйным Биллом Уортоном в Индианолу отправи-лись семеро:Харри, Дин, Перси, два охранника сзади (я забыл их имена, хотя уверен, чтокогда-то знал), и еще два впереди. Они поехали на том, что мы называлифургоном: «форд»-грузовик с фургоном со стальными стенками и пуленепробиваемымстеклом. Он походил на помесь молоковоза с танком.

Харри Тервиллиджер был старшим в экспедиции. Он передалбумаги шерифу графства (не Хомеру Крибусу, а другому такому же мужлану, как итот), который в свою очередь вручил им мистера Вильяма Уортона, простоextraordinaire (выдающегося) возмутителя спокой-ствия, как выразился быДелакруа. Униформу заклю-ченного Холодной Горы передали заранее, но ни шериф,ни его ребята не побеспокоились одеть в нее Уортона, оставив эту работу моимребятам. Уортон оказался в хлопчатобумажной больничной пижаме и дешевыхшлепанцах, когда они впервые встретили его на втором этаже больницы.

Это был щуплый паренек с узким прыщавым лицом и копнойдлинных спутанных белокурых волос. Из спу-щенных пижамных штанов торчал еготоже узкий и тоже прыщавый зад. Эту его часть Гарри и остальные увидели раньшевсего, потому что, когда пришли, Уортон стоял у окна и смотрел на стоянкумашин. Он не повернулся, а так и стоял, держа одной рукой шторы, молчаливый,как кукла, пока Харри ругал шерифа за то, что поле-нились напялить на Уортонатюремную робу, а шериф графства вещал – как и все графское начальство, – о томчто входит в его обязанности, а что нет.

Когда Харри это надоело (а я думаю, что очень скоро), онприказал Уортону повернуться. Тот повино-вался. Парень был похож, по словамДина, говорящего хриплым, лающим сдавленным голосом, на одного из тысячи сельскихжителей, прошедших через Холодную Гору за годы нашей работы. Иногда выобнаруживаете у них склонность к трусости, особенно если они стоят спиной кстенке, но чаще всего в них нет ничего, кроме злобы и тупости, потом ещебольшей злобы и еще большей тупости. Некоторые усматривают благород-ство влюдях типа Билли Уортона, но я не отношусь к таким. Крыса тоже будет драться,если ее загнать в угол. В лице этого человека, казалось, не большеиндивидуальности, чем в его прыщеватой заднице, так сказал нам Дин. Егоподбородок был безвольным, глаза отсутствующие, плечи опущены, руки дрожали.Похоже, что ему вкололи морфий, типичный наркоман и шизик, они таких видели нераз.

В этом месте Перси опять грустно кивнул.

– Надевай, – приказал Харри, указывая на тюремную робу,лежащую на кровати. Ее уже достали из коричневой бумаги, но больше не трогали,она была сложена так, словно только из прачечной: белые хлопчатобумажные трусыторчали из одного рукава, а пара белых носков – из другого.

Уортон вроде бы проявил готовность повиноваться, но безпосторонней помощи не очень получалось. Он надел трусы, но когда взялся забрюки, то все время попадал двумя ногами в одну штанину. В конце концов Динпомог ему сунуть ноги туда, куда надо, натянул брюки, застегнул ширинку и пояс.Уортон стоял и даже не пытался помогать, видя, что Дин делает все за него. Онтупо смотрел через комнату, опустив руки, и никому в голову не пришло, чтопарень притворяется. Не для того, чтобы попытаться убежать (по крайней мере яне верю в это), а только для того, чтобы доставить максимум неприят-ностей вподходящий момент.

Бумаги были подписаны. Вильям Уортон, бывший собственностьюграфства после ареста, перешел в собственность штата. Его провели по чернойлестнице через кухню в окружении охранников в синей форме. Он шел, опустивголову, и его руки с длинными пальцами дрожали. Первый раз, когда упала егокепка, Дин надел ее на него. Во второй раз он просто сунул кепку к себе взадний карман. Уортон имел еще один шанс устроить неприятность в задней частифургона, когда его заковывали, но он им не воспользовался. Если он и хотел (ядаже сейчас не уверен хотел ли он, а если хотел, то насколько сильно), то,наверное, думал, что там слишком мало места и чересчур много народа, чтобывызвать соответствующий шум. Поэтому дальше он ехал в цепях: одна междулодыжек, а другая, как оказалось, слишком длинная, – между кистями.