Так что днем я телевизор не смотрю. Иногда гуляю, иногдачитаю, но чаще всего в последний месяц я писал эти воспоминания, сидя средирастений в солярии. Мне кажется, здесь больше кислорода, а это хорошо действуетна память. И куда там какому-то Джеральдо Ривере!

Но когда у меня бессонница, я иногда сползаю вниз поступенькам и включаю телевизор. В Джоржии Пайнз нет канала НВО или другого, гдеидут только фильмы, – должно быть, они слишком дороги для нашего Центраразвлечений, но основные кабельные каналы есть, а это означает, что можносмотреть канал американской классики. Это тот (если вдруг у вас нет кабельноготелевидения), на котором большинство фильмов черно-белые и в них женщины нераздеваются. Для старого хрыча, как я, то, что надо. Я провел много приятныхночей, засыпая прямо на потертом зеленом диване перед телевизором, а на экранеФрэнсис-Говорящий Мул опять вытаскивал сковороду Дональда О'Коннора из огня,или Джон Уэйн приводил в порядок «додж», или Джимми Кэгни называл кого-тогрязной крысой, а потом нажимал на курок. Некоторые из этих фильмов я смотрелсо своей женой Дженис (не только моей возлюбленной, но и моим лучшим другом), иони меня успокаивали. Одежда героев, то, как они ходят и говорят, даже музыкаиз этих фильмов, – все меня успокаивало. Наверное, они напоминали мне то время,когда я крепко стоял на ногах и был хозяином своей судьбы, а не изъеденныммолью ископаемым, рассыпающимся в доме для престарелых, где многие обитателиносят пеленки и резиновые штанишки.

Но сегодня утром я не увидел ничего утешительного. Совсемничего.

Элен иногда смотрела этот канал вместе со мной, обычноранним утром, в так называемое утро жаворон-ков, начинающееся в четыре часаутра. Она не говорит много, но я знаю, что подагра ее ужасно мучает, илекарства уже почти не помогают.

Когда она пришла сегодня утром, скользя, как привидение, всвоем белом махровом халате, я сидел на продавленном диване, колченогом,стоящем на том, что когда-то было ножками, и, сжимая колени изо всех сил,старался не дрожать, но озноб пробирал меня, как от сильного ветра. Мне былохолодно везде, кроме паха, который словно горел, как призрак той «мочевой»инфекции, так портившей мне жизнь осенью 1932-го, – осенью Джона Коффи, ПерсиУэтмора и Мистера Джинглза – дрессированной мыши.

Это также была осень Вильяма Уортона.

– Пол, – воскликнула Элен и поспешила ко мне, поспешила, кактолько позволяли ей ржавые гвозди и стекла в суставах. – Пол, что с тобой?

– Все будет нормально, – успокоил я, но слова зву-чали неочень убедительно – они произносились нечетко, проходя сквозь стучащие зубы. –Дай мне пару минут, и я буду как огурчик.

Она присела рядом со мной и обняла за плечи.

– Я знаю, – кивнула она. – Но что случилось? Ради Бога, Пол,у тебя вид, словно ты увидел привидение.

Я действительно его увидел, но не понял, что произнес этовслух, пока у нее глаза не стали огромными.

– Не совсем, – сказал я и погладил ее по руке (такнежно-нежно). – Всего на минутку, Элен, Боже!

– Оно было из того времени, когда ты служил охранником втюрьме? – спросила она. – Из того времени, о котором ты писал в солярии?

Я кивнул.

– Я работал на своего рода Этаже Смерти.

– Я знаю...

– Только мы называли его Зеленая Миля. Потому что линолеумна полу был зеленый. Осенью 32-го года к нам поступил этот парень, этот дикарьпо имени Вильям Уортон. Он любил называть себя Крошка Билли, даже вытатуировалэто на плече. Просто пацан, но очень опасный. Я до сих пор помню, что КэртисАндерсон – он тогда был помощником начальника тюрьмы – писал о нем: «Дикий исумасбродный, и этим гордится. Уортону девятнадцать лет, но ему терять нечего».И подчеркнул последнее предложение.

Рука, обнимавшая мои плечи, теперь растирала мне спину. Яначал успокаиваться. В эту минуту я любил Элен Коннелли, и если бы сказал ей обэтом, то расцеловал бы все ее лицо. Может, нужно было сказать. В любом возрастеужасно быть одиноким и напуганным, но, по-моему, хуже всего в старости. Однакоу меня на уме было другое: давил груз старого и все еще не завершенного дела.

– Да, ты права, – сказал я, – я как раз вспоминал, какУортон появился в блоке и чуть не убил тогда Дина Стэнтона – одного из ребят, скоторыми я тогда работал.

– Как это могло случиться? – спросила Элен.

– Коварство и неосторожность, – печально ответил я. – Уортонолицетворял коварство, охранники же, что привели его, проявили неосторожность.Главная ошиб-ка – цепь на руках Уортона, она оказалась слишком длинной. КогдаДин открывал дверь в блок "Г", Уортон находился позади него.Охранники стояли по бокам, но Андерсон прав – Буйному Биллу просто нечего былоте-рять. Он накинул цепь на шею Дину и стал его душить. Элен вздрогнула.

– Я все время думал об этом и не мог заснуть, поэтому пришелсюда. Я включил канал американской классики, надеясь, что, возможно, ты придешьи у нас будет маленькое свидание.

Она засмеялась и поцеловала меня в лоб над бровью. Когда такделала Дженис, у меня по всему телу бежали мурашки, и когда Элен поцеловаламеня сегодня рано утром, мурашки тоже побежали. Наверное, есть что-топостоянное в жизни.

На экране шел черно-белый фильм про гангстеров сороковыхгодов под названием «Поцелуй смерти».

Я почувствовал, что меня опять начинает трясти, и попыталсяподавить озноб.

– В главной роли Ричард Уайлдмарк, – сказал я. – По-моему,это была его первая крупная роль. Я никогда не смотрел этот фильм с Дженис, мыобычно не ходили на фильмы про полицейских и воров, но я помню, что читалгде-то, будто Уайлдмарк был великолепен в роли негодяя. Да, он великолепен.Очень бледный, не ходит, а плавно скользит... все время называет других«дерьмо»... говорит о стукачах, о том, как сильно он ненавидит стукачей...

Несмотря на все усилия, меня опять колотило, и я ничего немог поделать.

– Белокурые волосы, – прошептал я. – Длинные свет-лыеволосы. Я досмотрел до того места, где Уайлдмарк сталкивает пожилую женщину вколяске с лестницы, а потом выключил.

– Он напомнил тебе Уортона?

– Он был Уортоном, – сказал я. – По жизни.

– Пол, – начала Элен и запнулась. Она смотрела на потухшийэкран телевизора (коробка подключения кабеля все еще была включена, красныецифры показывали 10 – номер канала американской классики), потом сноваповернулась ко мне.

– Что? – спросил я. – Что, Элен? – И подумал: «Она сейчасскажет, что я должен прекратить об этом писать. Что я должен порвать то, чтоуже написано, и покончить с этим».