У здешних полок тоже имелась стремянка, ибо книжные шкафы уходили к самому потолку. Справа и слева они имели разрыв, в нем красовались два зеркала в той же удивительной комбинации, что и в гостиной, коридорах и даже кухне — одно напротив другого.

Впервые я допустил мысль, что множество зеркал расставил доктор неспроста. Сопоставив сей факт с толщиной стен и, вспомнив, как Иноземцев уволок потерявшую сознание горничную в черноту подобного зеркала, я сразу понял, что они служили своего родом сообщением меж комнатами. Покинув кабинет Иноземцева, обогнув его коридорами, я попал в библиотеку. Значит, библиотека должна была сообщаться с помещением, где отец с дочерью остались обсуждать вопрос какого-то ралли. Или хотя бы иметь общую стену. Я сделал шаг к зеркалу, расположенному справа.

И только сейчас заметил, что слышу отдаленное переругивание и грохот.

Я сделал еще один шаг.

Потом еще и еще.

Моя ладонь коснулась отполированной поверхности, отразившей мою печальную особу в полосатой тройке и с голыми ступнями — я никак не мог вернуть привычку носить обувь.

— Мама ведь не против! Завтра же подам заявку! Ты не смеешь! Это мой «Форд», мой! Ты сам подарил его мне… — отчетливо услышал я и отдернул ладонь, не понимая, откуда идут голоса. Неужели за зеркалом? Мне вдруг показалось, что спорящие разом замолчали — стоящие друг против друга с разгневанными лицами, сжатыми кулаками. Но мое прикосновение к стеклу нарушило их уединение. Они не только замолчали, но и развернулись ко мне и смотрели теперь на меня с недоумением и долей негодования, как смотрел бы всякий, чье личное пространство подверглось столь бесцеремонному вторжению. Я ощутил себя оказавшимся в крайне неловком положении. Я словно залез в чужой палисадник и заглянул в чужое окно.

Но это рисовало мое воображение. В зеркале по-прежнему отражались кирпичные стены, книжные полки, оттоманка в восточном стиле и я во весь рост, босиком и с озадаченно поддернутыми вверх бровями. И никого больше. После моего приближения звуки перестали доноситься, можно подумать, они родились в моем подсознании. Стыдливо, ибо мое воображение продолжало рисовать недоуменно поглядывающих на меня доктора и Зои, я медленно отнял ладонь от поверхности стекла, отошел на три шага назад, а потом метнулся к спасительной лестнице, которая наконец вывела меня на первый этаж.

Я вышел на мерзлую, вычищенную от искусственного снега землю сектора «декабрь», окинул взглядом неестественно сочные ветви сосен, алые кровли пагод и деревянных беседок. Заходящее солнце играло пурпуром на иглах острой хвои, отражалось в гроздьях шишек. Юлбарс за стеклянным вольером неохотно оторвал от тяжелых толстых лап голову и по-хозяйски проводил меня столь же ленивым и тяжелым взглядом.

Плеча коснулась чья-то рука — учительница гимнастики Зои вышла меня проводить.

— Будьте осторожны, мистер Герши, ведите себя благоразумно, ничего не ешьте за ужином и не пейте. Я видела, они уже подготовили вам ложе в своем склепе. — Тот самый чистый путунхуа, что я слышал ночью под аккомпанемент гучжэна. — Вам бы лучше уехать отсюда подобру-поздорову. Но этот бесом одержимый уже запер все замки и подле каждого оставил стража. Единственный выход — держаться на расстоянии. Я постараюсь вас выпустить.

Потом я предложил Кали пилюлю с ядом и угодил в склеп доктора.

Сначала мне показалось, что это махападма-нарака — самый нижний ад, ад для самых отъявленных нарушителей движения колеса сансары, в котором холоднее, чем на Северном полюсе. Невыносимо заныла голова — я вспомнил об ударе большой каменной скрижалью, услышал злобный хохот Кали из темноты.

Мое тело содрогалось от трескучего мороза, кожа, верно, полопалась давно, ледяная корка, точно доспех, сковывала руки-ноги, и грудь, и голову.

Кое-как открыв глаза, я стал ими вертеть кругом, точно большой моллюск. Нарака был белым, как иней, и прямоугольным, как большой саркофаг. Друг против друга привычные зеркальные панели, какие я встречал расставленными в таинственном порядке по всему дому.

И тяжесть слетела с моих плеч — это еще не ад, это не махападма-нарака. Это склеп, который обещала учительница гимнастики мисс Ли. Осознание этого возродило во мне все человеческие инстинкты, воскрешающиеся в душе всякого смертного в минуту опасности — страх, самосохранение и выживание, обостренное чутье, доступное лишь просветленному. И рванулся со всей силой вверх. Раздался треск — то лопнули ремни на моих руках, которые, как оказалось, там были и которые я не сразу обнаружил. Сидел я на белой медицинской кушетке в нелепой бумажной рубашке до колен, лодыжки тоже были перетянуты ремнями. От них избавиться не составило никакого труда — и вовсе не потому, что я был чрезвычайно силен, ремни перемерзли, пересохли и ломались, едва их согнешь пополам.

В склепе, со стенами сплошь из белого кафеля с налетом изморози, стоял небывалый колотун, какого не случалось и на самой вершине Кайласа в январе, когда горы покрыты несколькими слоями глубокого снега. Я безвольно опустился на спину. Наверное, месье Иноземцев хотел заморозить меня заживо и пустить на запчасти для своих кукол. Надо бы выломать одно из зеркал, но чертовски клонило ко сну. И я поддался слабости, закрыл глаза, пообещав себе собраться с силами чуть позже.

Тут что-то щелкнуло у потолка привычным образом — включился репродуктор.

— Как вы себя чувствуете? — спросил доктор.

— Прохладно у вас, — сыронизировал я. Невзирая на понимание собственной близкой гибели, я все же обрадовался незримому появлению месье Иноземцева.

— О да, это необходимость. Ровной работе мозга способствуют низкие температуры и давление воздуха, какое бывает высоко в горах. Неспроста тибетцы забираются как можно выше и именно там строят свои обители и постигают тайны бытия. Не так ли, дорогой Герши? Вы это, вероятно, знали и без моего объяснения. Я хотел создать для вас наиболее привычные и благоприятные условия.

Будто для жука или птахи, хотел добавить я.

— Мне кажется, вы немного переусердствовали… Либо я отвык от таких низких температур, — любезно проронил я.

— Вы находите?

— Всем телом. — Кажется, мои зубы отстукивали очень частую и звонкую дробь.

Репродуктор щелкнул — отключился. Через несколько долгих минут включился вновь.

— Прошу простить, это нерасторопность одного из моих работников, — быстро заговорил доктор. — Несколько минут, и температура достигнет минус пяти по Цельсию, как я планировал. Сейчас около тридцати пяти. Действительно много… Еще раз прошу простить за доставленное неудобство.

Где-то за стенами забурлила вода, перестало пахнуть аммиаком, от кафеля пошла легкая испарина. Я почувствовал тепло макушкой и мгновенно вскочил, приложив заледенелые ладони к медленно нагревающейся поверхности изразца.

По мере поступления тепла в мой склеп тело принялось отходить от оцепенения, и в голове завертелась мысль о зеркале и побеге. Иноземцев, скорее всего, наблюдает сквозь одно из них. Я кинул короткий оценивающий взгляд за плечо, оглядел серо-серебряный прямоугольник. Если действовать, то мигом. Сосчитал до трех и метнулся, как стрела, в надежде выбить стекло одним быстрым разящим ударом.