По-видимому, из-за амнезии она никак не могла вспомнить,почему люди его класса, да и ее собственного в Америке ведут себя так, а неиначе, и потому задавала такие заковыристые вопросы, что ему пришлосьзадуматься над некоторыми вещами, Прежде не вызывавшими ни малейших сомнений.

— Согласно сообщению «Газетт», — смеясь сказала она, покалакей выкладывал на тарелки сочную утку, — вечернее платье графини Эвандейлбыло украшено тремя тысячами жемчужин. Вы полагаете, это правда?

— Нисколько не сомневаюсь в профессиональной честностирепортера светской хроники «Газетт», — пошутил Стивен.

— В таком случае, — сказала она с заразительной улыбкой, —либо жемчужины были чересчур мелкие, либо она чересчур крупная.

— Почему вы так думаете?

— Разве не ясно? Будь жемчужины крупными, а она — нет,наверняка, понадобилась бы лебедка, чтобы поднять ее после того, как онаприсела в реверансе перед королем.

Стивен все еще улыбался, воображая, как чопорную графинюподнимают лебедкой и уносят от трона, когда Шерри уже переключилась на темуболее серьезную. Подперев кулаком подбородок, она внимательно посмотрела нанего и спросила:

— Когда все важные особы съезжаются на сезон в Лондон сапреля до июня, куда они девают своих детей?

— Оставляют дома с няньками, гувернантками и наставниками.

— И в малый сезон, осенью, тоже? Стивен кивнул. Тогда,склонив голову набок, она мрачно произнесла:

— Как же одиноко должно быть английским детям в эти долгиемесяцы.

— Они не одиноки, — спокойно возразил Стивен.

— Одиночество — это совсем другое. Оно бывает не только удетей, но и у взрослых.

Стивен всячески старался сменить эту тему, опасаясь, как быразговор ненароком не коснулся их будущих детей, что было бы простобессмысленно, и, сам того не желая, заговорил сухо и холодно, совершенно недумая о том, что в ее болезненном состоянии может ранить ее своими словами доглубины души.

— Вы убедились в этом на собственном опыте? — спросил он.

— Я… не знаю.

— Боюсь, что завтрашний вечер вам придется провести именнотак.

— Одной?

Когда он кивнул, она быстро отвела взгляд, уставившись натарталетку с паштетом, лежавшую перед ней на тарелке, потом собралась с духоми, глядя ему в глаза, спросила:

— Вы рассердились и хотите покинуть меня из-за того, что ятолько что сказала?

Он почувствовал себя настоящей скотиной и сталоправдываться:

— У меня предварительная договоренность о встрече, и еенельзя отменить, — после чего счел возможным добавить:

— Кстати, мои родители привозили нас с братом на сезон вЛондон почти каждые две недели. Мой брат и его жена, как и некоторые их друзья,тоже привозят сюда детей с целой свитой гувернанток. Теперь, надеюсь, вам сталолегче?

— Это прекрасно! — воскликнула Шеридан, просияв. — У меняпросто камень с души свалился. Теперь по крайней мере я знаю, что и в высшемобществе встречаются любящие родители.

— Как правило, — сухо сообщил он, — в высшем обществечрезмерная родительская любовь вызывает насмешки.

— По-моему, каждый должен жить своим умом, независимо оттого, кто что скажет. А вы как думаете? — слегка нахмурившись, спросила она.

Пораженный, Стивен не знал, то ли ему смеяться, то лисожалеть, то ли досадовать: возможно, даже не отдавая себе в этом отчета, ЧаризЛанкастер буквально интервьюировала его, оценивая не только как будущего мужа,но и как отца ее детей, хотя он вовсе не собирался становиться ни тем, нидругим. И это «интервью» его вполне устраивало. Судя по всему, она от него не ввосторге, это во-первых, а во-вторых, появись она в высшем обществе, что вообщевряд ли возможно, уже через неделю оно подвергло бы ее остракизму запренебрежение к чужому мнению. Сам Стивен между тем к чужому мнению никогда неприслушивался, но ведь он мужчина, а кроме того, его состояние и положение вобществе дают ему право делать все, что, черт возьми, ему заблагорассудится.

Любая светская матрона, стоявшая на страже высокой морали,готова была простить Стивену все его пороки, только бы женить его на своей дочери,однако Чариз Ланкастер она пригвоздила бы к позорному столбу за малейшеенарушение приличий, не говоря уже о чем-либо серьезном, как, например, ужиннаедине с мужчиной.

— Вы полагаете, чужое мнение важно? — снова спросила она.

— Нет, ни в коем случае, — торжественным тоном ответил он.

— Счастлива это слышать.

— Именно этого я и опасался, — сказал Стивен, сдержавулыбку.

До самого конца ужина и потом, в гостиной, он вел разговор вшутливом тоне, а когда пришло время пожелать ей доброй ночи, боясь сновапотерять контроль над собой, ограничился братским поцелуем в щечку.

— Не знаю, что вы с ней сделали, но произошло настоящеечудо, — объяснил Хью Уайткомб на следующий день, заглянув в гостиную, гдеСтивен ждал Шерри, чтобы пойти вместе на ужин.

— Значит, она в полном порядке? — Стивен, очень довольный,облегченно вздохнул. Слава Богу! Его страстная и усердная ученица не занимаетсясамобичеванием из-за некоторых допущенных им накануне вечером вольностей иничего не рассказала Уайткомбу, Весь день Стивен провел в кабинете, сначала содним управляющим, потом с архитектором, который разрабатывал план модернизацииодного из поместий Уэстморленда, и еще не виделся со своей «невестой», хотяслуги постоянно сообщали ему, в какой части дома она находится в данный момент.От них же он узнал, что девушка в прекрасном расположении духа, и теперь снетерпением ожидал вечера, который собирался начать с Шерри, а закончить сЭлен, не задумываясь над тем, кого из них ему больше хочется видеть.

— Мало сказать в порядке, она вся светится и сияет, —сообщил доктор, — и просила передать, что будет здесь с минуты на минуту.

Появление непрошеного гостя, широкими шагами входившего вэтот момент в гостиную, основательно испортило радужное настроение Стивена. Инеудивительно. Он хорошо знал проницательность доктора. Не зря тот долго,испытующе смотрел на него, прежде чем спросить:

— Интересно, что вы сделали? Результаты прямо-такипотрясающие!

— Ничего особенного, — мягко ответил Стивен. — Простопоследовал вашему совету, — и, направившись к камину, где он оставил на полочкесвой стакан с шерри, добавил: