– …хотя, по моему мнению, нам следует называтьЕго Богиней. Матерью. Не той, кто подкидывает свое новорожденное дитя к порогуприюта, а Той, кто живет в нас и оберегает нас в минуту опасности. Она всегдапребывает с нами, когда мы выполняем наши повседневные дела с любовью ирадостью, сознавая, что ничто на свете не страдание, но все – лишь способвосславить Сущее.

Афина – теперь я уже знала ее имя – перевелавзгляд на один из двух домов, стоявших в саду.

– Что это? Церковь?

Часы, проведенные рядом с нею, позволили мнесобраться с силами, и я спросила, не хочет ли она поговорить о другом. Преждечем ответить, она задумалась.

– Я хочу и дальше слушать все, что ты должнасказать. Однако, насколько я понимаю, все, что ты говоришь, противоречитобычаям и верованиям цыган.

– Этому обучил меня мой учитель. Он зналтакое, чего не знают цыгане, и это он заставил табор вновь принять меня… И,учась у него, я сумела постичь могущество Матери – я, отвергшая благодатьматеринства.

Я ухватила рукой низенький кустик:

– Если когда-нибудь у твоего сына подниметсятемпература, поставь его рядом с юным растением и потряси листья – жар перейдетна них. Если тобой овладеет тоска – сделай то же самое.

– Лучше рассказывай дальше про своего покровителя.

– Он говорил мне, что сначала Творениепребывало в полном одиночестве. И тогда оно произвело на свет того, с кем можнобыло бы поговорить. Эти двое в любовном слиянии родили третьего, а потом счетпошел на тысячи и миллионы. Ты недавно спрашивала о церкви – так вот, я не знаюи знать не хочу, что это за церковь, какому богу в ней молятся, когда еевозвели. Мой храм – это сад, небо, вода в озере и в реке, это озеро питающей. Имои соплеменники – это те, кто мыслит и чувствует так же, как я, а не те, ктосвязан со мной кровными узами. Мои таинства – быть с ними, славя все, чтовокруг нас. Когда ты собираешься вернуться домой?

– Останусь до завтра. Если я тебе не втягость. Еще один удар в самое сердце… Но что я могла ответить?

– Ты можешь быть здесь столько, сколькозахочешь. Я спрашиваю потому лишь, что хотела отпраздновать твой приход. Еслине возражаешь, устроим это сегодня вечером.

Она ничего не отвечает, и я понимаю: молчание– знак согласия. Возвращаемся домой, я снова кормлю ее, а она говорит, чтодолжна съездить за своими вещами в отель в Сибиу. К ее приезду я все ужеустроила. Мы идем на вершину холма на южной окраине городка, садимся вокругтолько что разложенного костра, поем, танцуем, рассказываем всякую всячину. Афинаприсутствует, но не участвует, хотя цыганский барон сказал, что она –искуснейшая танцовщица. Впервые за все эти годы мне весело, ибо я смоглаустроить для моей дочери эту церемонию и отпраздновать вместе с нею то, что мыс ней – живы, здоровы и погружены в любовь Великой Матери. Это ли не чудо?

Под конец она говорит, что переночует в отеле.Спрашиваю, расстаемся ли мы, а она говорит – нет. Завтра вернется.

И в течение целой недели мы делили с неюпоклонение Вселенной. Как-то вечером она привела с собой своего друга, носпециально объяснила мне: это – не ее возлюбленный и не отец ее ребенка. Этотчеловек – он был лет на десять постарше Афины – спросил, в честь чегоустраиваем мы свою церемонию. Я ответила, что, по словам моего учителя,поклоняться кому-либо – значит ставить его вне нашего мира. Мы не поклоняемся,мы причащаемся Творению.

– Но ведь вы молитесь?

– Лично я молюсь святой Саре. Но здесь мы –только частица Целого и потому не молимся, а празднуем.

Мне показалось, что Афине понравился мойответ. А ведь я всего лишь повторила слова моего учителя.

– А почему вы делаете это все вместе? Ведьсвой союз со Вселенной каждый может праздновать в одиночку?

– Потому что другие – это я. А я – это другие.

В этот миг Афина взглянула на меня, и японяла, что пришел мой черед рвать ей сердце.

– Завтра я уезжаю.

– Перед отъездом не забудь проститься со своейматерью.

Впервые за все эти дни я произнесла это слово.Голос мой не дрогнул, я не отвела глаза и знала, что, как бы там ни было,передо мной – плоть от плоти моей, плод чрева моего. И вела я себя, подобномаленькой девочке, сию минуту постигшей, что мир, вопреки тому, что твердятвзрослые, полон не чудовищных призраков, но – любовью, причем не важно, как и вчем она выражается. Любовью, искупающей все грехи, исправляющей все ошибки.

И Афина прильнула ко мне в долгом объятии.Потом поправила покрывало у меня на голове – хоть у меня и нет мужа, но я недевушка, а потому по нашей традиции не должна ходить простоволосой. Что припасдля меня завтрашний день, кроме разлуки с той, кого я так любила и боялась, –то и другое на расстоянии.

На следующий день она появилась с букетомцветов, прибралась в квартире, сказала, что мне пора завести очки – бесконечнымшитьем я испортила себе глаза. Спросила, не будет ли неприятностей у тех, ктопринимал участие в нашем торжестве, – не осудит ли их табор, – но я ответила,что нет: мой учитель был человек уважаемый, научил нас тому, чего многие из насне знали, и ученики его живут по всему свету. Добавила, что он умер незадолгодо ее появления.

– Однажды появился кот, подошел и потерся оего ноги. Для нас это возвещало смерть, и все мы встревожились, хотя знаем, какотвести злые чары, – есть на то особое действо.

Но мой учитель сказал, что пора отправляться вдальний путь: он хочет странствовать по мирам, о существовании которых толькодогадывался, хочет возродиться как ребенок, но сначала упокоиться на рукахМатери. Похороны его были самые простые – могилу выкопали в ближнем лесу, – нонароду пришло множество.

– И среди них была черноволосая женщина леттридцати пяти?

– Точно не помню. Наверно, была… А что?

– В холле моего отеля я встретила женщину,которая сказала мне, что приехала на похороны друга. Думаю, речь шла о твоемнаставнике.

Афина попросила меня рассказать еще что-нибудьо цыганах, но оказалось, что она и так все знает. Дело в том, что нам и самимпочти ничего не известно о нашей истории, кроме обычаев и традиций. Я попросилаее, если когда-нибудь случится ей быть во Франции, съездить в городокСент-Мари-де-ла-Мер и от моего имени отвезти святой Саре юбку.