За несколько следующих дней я завершил сборматериалов для фильма, отправил в Бухарест переводчика вместе с арендованноймашиной, а сам остался в Сибиу – ради того лишь, чтобы снова увидеть Афину.Хотя я всегда руководствуюсь логикой и считаю, что любовь можно выстроить, а нетолько встретить, мне было понятно: если я больше ее не увижу, какая-то оченьважная частица моей жизни навсегда сгинет в этом трансильванском захолустье. Якак мог сопротивлялся засасывающей монотонности: не раз ходил на автовокзалпроверять расписание автобусов до Бухареста, потратил на телефонные разговоры средакцией Би-би-си и с моей подругой куда больше, чем позволяло мое скромноежалованье. Объяснял, что материал еще не готов, что я должен задержаться здесь– может, на день, а может, и на неделю, – что с местными трудно иметь дело: онипринимают слишком близко к сердцу, когда их милую Трансильванию пытаютсяпредставить отчизной кровавого монстра Дракулы. В конце концов мне удалосьубедить продюсеров, и мне разрешили пробыть здесь, сколько будет нужно.

Мы жили с ней в одном отеле, благо он был вгороде единственным, и вот однажды она появилась в холле: вероятно, ей тожезапомнилась наша первая встреча. На этот раз она сама предложила мне пойтикуда-нибудь, и я едва сумел скрыть ликование. Быть может, и я что-то значу длянее.

Лишь много позже я узнал, что так поразившаяменя фраза, которую произнесла она, окончив свой танец, – это стариннаяцыганская поговорка.

Я говорю в настоящем времени, ибо для нас временивообще не существует – есть только пространство. И потому кажется, будто всеминувшее случилось только вчера.

Один-единственный раз я нарушила закон нашегоплемени, который велит, чтобы в миг появления ребенка на свет отец егонаходился рядом с роженицей. Но повитухи все же пришли, хоть и знали, что язабеременела не от цыгана. Пришли, распустили мне волосы, перерезали пуповину,завязали на ней несколько узлов, передали мне младенца. Обычай велит завернутьребенка в одежду отца, а мне от него осталась только простыня, еще хранившаяего запах, и порой я подносила ее к лицу, чтобы вновь почувствовать его. Теперьэтому едва уловимому аромату суждено будет исчезнуть.

И завернув новорожденную в простыню, яположила ее прямо на пол – чтобы восприняла энергию Земли. И села рядом, незная, что чувствовать, о чем думать, ибо решение уже было принято.

Мне сказали – выбери ребенку имя, но никомуего не называй, произнести его можно будет лишь после того, как окрестят. Далимне освященного елея и амулеты, которые через две недели надо будет повеситьдевочке на шею. Одна из повитух сказала, чтобы я ни о чем не тревожилась: весьтабор будет заботиться о новорожденной, и чтобы не обращала внимания на толки ипересуды – они скоро прекратятся. Еще посоветовали не выходить на улицу отзаката до восхода, потому что могут напасть цинвари – злые духи – и принестибеду.

Через неделю, ранним утром, когда толькорассвело, я пошла в детский приют в Сибиу и положила ребенка на пороге, ожидая,когда чьи-нибудь милосердные руки возьмут его. В этот миг нянька схватила меняза руку и втащила внутрь. Она оскорбляла меня, как только могла, твердя, чтовидеть такое им не впервой, время от времени случается, но что мне не удастсятак просто избавиться от ребенка: принесла его в мир – изволь отвечать.

– Хотя чего и ждать от цыганки…

Меня заставили заполнить какую-то бумагу сомножеством граф, а поскольку я писать не умею, это сделали за меня, повторяя:«Конечно, чего и ждать от цыганки… Не вздумай нас обмануть, не то отправим в тюрьму».Я испугалась и врать не стала – продиктовала все как есть.

И поглядела на дочку в последний раз, аподумать удалось только об одном: «Девочка без имени, дай тебе Бог обрести вжизни любовь, много любви».

А потом ушла и несколько часов брела по лесу.Вспоминала, как вынашивала дитя, как ненавидела его и любила – и его, имужчину, от которого понесла.

Как и всякая девушка, я мечтала встретитьсказочного принца, выйти за него замуж, заполнить свой дом детьми. И, какбольшинство подобных мне, влюбилась в человека, который не мог дать мне ничего,однако же я пережила с ним незабываемые мгновения. Моему ребенку не дано будетих понять – он навсегда останется в нашем племени безотцовщиной, и клеймочужака будет гореть на нем до могилы. И я не хотела, чтоб мое дитя прошло черезте же мучения, что выпали на мою долю с той минуты, как я узнала о своейбеременности.

…Я рыдала и царапала себе лицо, надеясь, чтоболь прогонит мысли и заставит меня вернуться к жизни и к тому позору, что ждалменя в таборе. Кто-нибудь вырастит ее, а я буду жить с надеждой на встречу.

Я опустилась наземь, вцепясь в дерево и не всилах унять слезы. Но вдруг, когда слезы и кровь достигли ствола, странноеспокойствие осенило меня. Как будто некий голос шепнул мне: «Ни о чем нетревожься, твои слезы, твоя кровь омыли путь твоей дочери». С тех пор всякийраз, как я впадала в отчаянье, мне слышался этот голос, и страдание переставалокогтить мою душу.

И потому я не удивилась, когда наш баронпривез ее – попросил кофе, насмешливо улыбнулся и уехал обратно. Голос шепталмне, что я увижу свою дочь, – и вот она стоит передо мной. Красивая, похожа наотца, и я не знаю, что она чувствует ко мне – может быть, ненависть за то, чтоя бросила ее. Я не стану объяснять, что побудило меня сделать это, – все равноникто в мире не сможет понять.

Кажется, что мы уже целую вечность стоим исмотрим друг на друга, не произнося ни слова, – не плачем, не смеемся, толькосмотрим. И я не знаю, интересно ли ей, что я чувствую сейчас.

– Хочешь есть?

Инстинкт. Инстинкт возникает первым, предваряявсе прочее. Она кивает в ответ. Мы входим в маленькую комнату – она служит мнеразом и спальней, и кухней, и мастерской. Дочь недоуменно оглядывается посторонам, а я, притворяясь, что не замечаю этого, наливаю две тарелки густойпохлебки, заправленной зеленью и салом. Потом готовлю крепкий кофе, а когдахочу положить сахару, раздаются ее первые слова:

– Мне без сахара. Я не знала, что ты говоришьпо-английски.

Я хотела было ответить: «Спасибо твоему отцу»,но сдержалась. Трапеза наша проходит в молчании, и постепенно мне начинаетказаться, будто в этом нет ничего особенного: да, я обедаю вдвоем с дочерью,она много ездила по свету, а теперь вернулась, познала десятки дорог, новыбрала ту, что ведет к дому. Я знаю – это всего лишь иллюзия, но в жизни моейбыло столько суровой правды, отчего бы немножко не потешиться вымыслом?

– Кто эта святая? – показывает дочь на картинуна стене.