Череп воина до самой переносицы был разрублен. Калика уходилвсе дальше, а Томас поспешно старался понять принцип действия славянскогооружия: топор на лету ударяется рукоятью о край щита, зацепляется и... сразмаха с удесятеренной силой достает лезвием укрывшегося за ним воина!

— Да, — сказал он с почтительным уважением, —это еще почище того приема! Ну, когда ты поразил стрелами людей Шахрая!Помнишь, укрылись за передвижным щитом, мерзавцы?

— Это когда ты отдал Яру, а еще и доплатил?

Томас яростно засопел, но умолк.

Томас жадно устремился к зелени, верхушки деревьев колыхалисьвсего в полусотне фунтов. От земли тянуло свежестью, благодатной влагой.Истомленное жаждой тело чувствовало близость ручья с чистой холодной водой...

Внезапно калика сказал удивленно:

— Ты куды?

Томас кивнул молча, не в силах разжать спекшиеся жаждойгубы. Уши вздрогнули как у зверя, он уловил слабое журчание воды.

— Чего? — спросил калика подозрительно. — А,искупаться восхотел... Нет, рыба задохнется. Да и некогда.

Он свернул в неприметную щель, оттуда несло таким жаром,словно там был вход в ад. Томас брел, натыкаясь на стены, но к счастью, проходпочти сразу вывел в долину, которая показалась Томасу вырубленной внутри горыгигантской пещерой. Под ногами был камень, даже не плиты, а умело вырубленныйровный пол, сглаженный молотами, затем отшлифованный множеством ног. На тойстороне прямо из горы выступал языческий храм. По крайней мере высокие аркивхода, каменные драконы, звери, воины-великаны, а сам вход пугающе зиялчернотой.

Томас дивился, а калика махнул рукой:

— Старые горы...

Вид у него был такой, что этим все сказано, и Томас спросилпочти враждебно:

— Ну и что?

— Здесь все источено как червяками. То мрамор ломалидля царских дворцов, от них ныне песка не осталось, то целыми племенамипрятались от чужаков, то опять же что-то рыли, искали, выгребали... Эти пещерытолько дурак или ленивый не приспособлял для чего-нибудь нового, своего.

Дыхание Томаса чуть выровнялось, но пот все еще заливалглаза. На подгибающихся ногах он тащился за Олегом, считал шаги. Вот еще пятьшагов, и упадет. Вот еще три — и рухнет. Вот два — и грохнется как кучажелеза... Он видел словно сквозь пелену дождя, как из темного входа храма вышлидвое. Один тут же метнулся назад, а затем к отчаянию Томаса оттуда как муравьиначали выплескиваться воины в бронзовых доспехах, одетых прямо на голое тело.Они не выглядели особо опасными, но их десятки, а потом уже и сотни, а Томасчувствовал, что не отобьется даже от воробья.

Воины выстроились в три ряда, загородив вход. Их острыекопья смотрели прямо в лица чужаков. Навстречу вышли двое в длинных одеждах,Томас признал в них жрецов, хоть и языческих. Что-то роднит, хоть он и раньшене любил признаваться, христианских священников и сарацинских мулл, а теперьеще и всевозможных языческих жрецов.

— Нам не пройти, — сказал он тихонько.

— Сурьезные ребята, — согласился калика.

Он не сбавил шаг, будто подозревал, что Томас просто устал ихочет отдохнуть. Томас сказал предостерегающе:

— Они нас как жуков насадят на свои палки.

Калика подумал, сказал:

— Да, острые.

Но шагу не сбавил. Томас опустил ладонь на рукоять меча. Ончувствовал, что не только махать им, даже вытащить из ножен не сумеет, носпросил уже безнадежно:

— Опять будет рубка?.. И алой кровью своей вспоимненасытных пьяниц: железо, сталь и свинец... Гм, почему свинец...

Калика бросил с отвращением:

— Тебе бы все драться, петух в железках.

— А как же ты надеешься...

Он не договорил, копья уже почти упирались Олегу в грудь,когда оба жреца, всмотревшись в него, внезапно пали ниц свосторженно-отчаянными воплями:

— О, великий Маудгальяна!

— О, сотрясший одним пальцем дворец Шакры!

— О, победивший Нандопанонду, царя нагов!

— О, имеющий махапурушалакшану!

— О...

Калика благословил их небрежным движением длани, миновал стой безучастностью, с какой верблюд проходит мимо христианского храма. Копьяопустились, Томас с трепетом стал свидетелем удивительного зрелища, когда сотнивоинов разом опустились на колени, затем простерлись по земле, будто стараяськак ящерицы раздвинуть песок и уйти вглубь. А жрецы, видя, что странствующиймудрец не желает быть оторванным от благочестивых размышлений, остались наместе, лишь воздели руки вдогонку.

Томас ошарашено оглядывался:

— Чего это они?.. Какой-то мауда... тьфу!.. и невыговоришь.

— Обознались, — буркнул Олег безучастно.

Погруженный в свои благочестивые думы — знаю твоеблагочестие, подумал Томас сварливо — он вошел в темный ход. Вдали горелисветильники, пахло растопленным бараньим жиром. Просторный зал освещен слабо, вглазах после яркого солнца поплыли светлые круги. Вокруг двигались тени, Томасне мог отличить какие из них настоящие, а какие нечестивые призраки.

Чувствуя себя не в себе, он спросил лишь затем, чтобыслышать человеческий голос, пусть даже свой, и не потерять калику:

— А зачем дворец сотрясал? Это ж целая гора — не деревосо спелыми грушами!

— А Шакра больно щеки дул, — ответил каликаотстранено, глаза были отсутствующие, он мыслями был далеко, — надо былощелкнуть по носу... А скажи, сэр рыцарь, тебе ничего странного не показалось,когда мы сюда шли?

Томасу казалось странным все, даже чудовищным, особенно то,что калика когда-то сотрясал чей-то дворец, да еще как сотрясал — видно поэтим, распластанным, но калика явно ждал другого ответа. И Томас сделал вид,что ушел в глубокое раздумье. Жалел только, что под шлемом да еще в темноте невидно как морщится его лоб, а брови сходятся на переносице.

Калика исчез, Томас видел только раскоряченную тень, чтошарила по алтарю. Грюкнуло, звякнуло, ближайшие к алтарю светильники вспыхнулиярче. Калика, огромный и косматый, угрожающе навис на алтарем, перебиралчто-то, ворчал, хмыкал, наконец с треском выломал крышку, а когда вынул руку извнутренностей алтаря, на ладони лежала золотая веточка, от которой шел чистыйтрепетный свет.

— Во, — сказал он удовлетворенно, — сколько лежит,а все как новенькая!

Он спрыгнул со ступенек, там их было целых три, Томас виделв зеленых глазах радость. Калика словно помолодел, встретившись со своимибылыми деяниями. Томас не решился спрашивать, в прошлом ли году тряс несчастныйдворец или в позапрошлом веке.