Впрочем, они и так все думают, что я живу только на пенсию,и часто предлагают мне какую-нибудь работу, желая помочь материально. Все видятмою левую руку, вернее, то, что от нее осталось. Мой протез у всех вызываетчувство жалости. Уродливый протез, на который особенно муторно смотреть, когдавыпьешь. Говорят, в Европе делают прекрасные протезы. У меня был такой один, изАвстрии. Потрясающая вещь. Но я его в Ленинграде оставил, когда «погиб». Чтобывсе поверили в мою смерть, нужно было оставить именно этот протез. Иначе долгобы искали. И в конце концов обязательно бы нашли.

Тот протез я только на праздники и надевал. Мне нужен плохойпротез, очень плохой. Чтобы все видели, какой я несчастный. Чтобы все отличалимою живую руку от неживой. Чтобы никто даже подумать не мог, что я тот самыйизвестный киллер Левша, который так «отличился» два года назад и потом погиб вЛенинграде.

Не поправляйте меня, напоминая, что город теперь называетсяСанкт-Петербургом. Это для дураков. Он называется Ленинград. Аристократов тамвсе равно не найдешь, прежних дореволюционных жителей — тем более. А вот людей,переживших блокаду и гордящихся, что они ленинградцы, еще полным-полно. И мнесовсем не нравится, что мой родной город так паскудно переименовали. Впрочем, уменя никто и не спрашивал. Тогда был революционный угар. Все кричали — даешьпереименования! Калинин стал Тверью, а Горький — Нижним Новгородом. Честноговоря, персона Калинина у меня тоже не вызывает особого уважения. Типичнаясволочь. У него жена в лагере сидела, а он услужливо улыбался, с благодарностьюпринимал все эти переименования в свою честь.

Но те, кто сегодня так ретиво переименовывает, ничем нелучше других. Конечно, правильно сделали, что вернули городу имя Тверь. Нотогда почему оставили Калининград? Чем он лучше Калинина? Впрочем, его нельзяпереименовывать. Под боком немцы, сразу вспомнят, что Кенигсберг их город. Воти получается, что все эти переименования одна лишь туфта. Для дурачков.Принципами здесь и не пахнет. Если Калинин — сукин сын, то он всегда сукин сын.Если мудрый государственный деятель, то почему рядом с Москвой области, носящейего имя, не должно быть, а на границе с Польшей может существовать?

Ох как не нравятся мне эти два типа. Они идут, уже почти непрячась. И мне это действует на нервы. А оружия у меня с собой нет. Ну кто бымог подумать, что в Леньках меня найдут? Я ведь никому о себе не говорил. Ну,почти никому, если не считать Савелия, с которым знаком уже столько лет.Неужели старик выдал? Так мне и надо. Нарушил главный принцип киллеров —никогда и никому не доверять. Но как они вышли на Савелия? Ему ведь ужевосемьдесят и его самого трудно отыскать?

В городке меня уже знают. И очень уважают. Даже в местнуюшколу приглашали, чтобы я рассказал о своих фронтовых подвигах в Афганистане.Все про тот бой спрашивали, когда я руку потерял. Я и напридумывал им кучуразных глупостей. Почти в стиле Рэмбо, видел я этот дешевый боевик, где он одинпротив целой роты спецназа. В жизни так не бывает. Определили бы квадрат, гдеон прячется, и выжгли бы всю местность огнем. Посмотрел бы я тогда на этогогероя.

А про руку рассказывать не особенно хочется. Бой всегдаштука непонятная и злая. Пуля откуда хочешь может достать. Конечно, сидя вштабе, можно спрогнозировать какие-нибудь действия, но в реальном бою все этофуфло. Там стреляешь на поражение и пытаешься остаться живым. Часто стреляешь всвоих и получаешь пулю от своих. Это против немцев хорошо было воевать, вВеликой Отечественной. Все они такие гладкие, упитанные, аккуратные. Воевали повсем правилам военной науки.

В Афгане же в нас из гранатомета иногда стрелял десятилетниймальчик. Или девочка лет семи-восьми подсыпала нам в еду какую-нибудь гадость.Ну что с ней сделаешь? Хотя, конечно, я немного перегнул. Наши отцы и деды вэтой войне доказали, что умеют сражаться. Били самую лучшую армию в мире, икрепко били. А вот с Афганом у нас туфта получилась. И не потому, что их армиясильнее. В принципе всю афганскую армию можно было за один день уничтожить. Новот народ… С ним было труднее. Они нас так ненавидели, что в некоторых кишлакахколодцы отравляли, сами умирали, лишь бы вода не досталась безбожным «шурави».

И вообще, эта война была такой глупостью. И зачем только мыполезли в Афганистан? Чтобы посадить вместо одного кретина другого? ВместоАмина, которого Брежнев сам поздравлял, проходимца Бабрака Кармаля? Видел яоднажды его выступление на митинге. Говорит громко, кричит, а у самого глазки такиесытые и хитрые одновременно. Как откормленная мышка, смотрит по сторонам. Идовольно так улыбается, глядя на наших ребят. Знал ведь, сука, что это мы егопосадили на престол и мы его защищаем. Плюнул я тогда и ушел. Мне глазачеловека многое могут сказать. Это я сейчас таким стал — хожу в старенькомкостюме и делаю вид, что меня ничего не интересует. Я ведь бывший офицер, имелнеплохое образование и во многих вещах разбирался куда лучше местногопредседателя исполкома, которого все считают умнейшим человеком в городке.

Нужно попытаться оторваться от этих типов. Но как этосделать, если все мое имущество в доме? И чемоданчик с деньгами тоже там. А безденег я — нуль. Настоящий инвалид, который должен жить на нищенскую пенсию.Если, конечно, смогу ее выбить из нашего правительства. У меня там вчемоданчике еще двести тысяч долларов. Пятьдесят я тогда в Ленинграде оставил,для семьи. Переслал до своей «смерти». Надеюсь, моя бывшая жена сумеетпо-умному ими распорядиться. Я бы ей и копейки не послал. Это все для мальчика,для моего сына. Иногда ночью его во сне вижу. Какой он стал за два года? Уже,наверное, вырос, совсем взрослый. А поехать, увидеть его никак нельзя. Менямогут сразу вычислить, и тогда ни мне, ни ему хорошо не будет. Вот и приходитсяего только во сне обнимать.

Интересно, как этим типам удалось меня найти? Ведь Савелиймог и не расколоться. Старик твердый, кремень-мужик. Тогда каким образом имудалось меня вычислить? Каким? Дома у меня лежат три паспорта, один из них спустыми страницами. Можно вписать любую фамилию. Мне и придется теперь уезжатьотсюда, придумывая для себя новую фамилию.

Я живу в домике у Агриппины Изольдовны, в конце улицы. Менязанимает, откуда такое имя у этой милой старушки в этой сибирской глуши?Впрочем, и не такое бывает. Через две улицы живет Домна Николаевна. О чем думалее папаша, когда давал имя дочери? Кажется, я постепенно становлюсь типичнымжителем маленького городка со своими провинциальными комплексами и амбициями.За два года почти всех здесь узнал. И ко мне привыкли. А некоторые молодыедевочки даже заглядываются. Хотя после смерти Ирины мне на них смотретьособенно не хочется. Был я два раза в Новосибирске, находил там проституток.

А один раз даже в Хабаровск поехал. Вот уж где раздолье. Вединственной приличной гостинице — девочки со своими мальчиками-сутенерами.Можешь выбрать любую. С проститутками мне легче. Не нужно изображать из себявлюбленного павиана, говорить глупости, вилять хвостом и все только для того,чтобы переспать с женщиной, а наутро ее забыть. Гораздо честнее простозаплатить и ни о чем не спрашивать.