На Окружной трижды видел работу подставляльщиков. Слаженныебригады, у них и гаишники прикормлены, все схвачено, за все уплачено. Даже менячуть было не попробовали притереть, я приспустил стекло и сделал вид, что полезза пистолетом, мигом улетели. Пока еще охотятся за машинами среднего класса,но, чую, беспредел растет, скоро и владельцы мерсов ощутят хватку этихотморозков. Если, конечно, в мерсах не такие же бандиты, только покруче.

На дороге то и дело возникают пробки, одни водители смиренноползут в час по чайной ложке, другие съезжают с Окружной, торопливо ускользаютчерез газоны во дворы, а там пытаются пробираться обходными путями. Впередименя джип резко повернул и прямо через бровку полез на газон, оттуда попер попешеходной дорожке, пугая народ. Я как раз оказался в удобном месте, гдебордюр невысок, дал газ, перелез, чиркнув железным пузом по камню, выбрался итоже попер по пешеходной.

Народ уже не шарахается, с тоской смотрят не на меня даже, аза мою спину. Понятно, таких умных немало, все прут по пешеходной, людиотступают на помятую, вытоптанную траву, вбитую в землю колесами и укатанную дотвердости гранита, здесь на ночь оставляют машины те, у кого нет денегоплачивать гараж.

Минут через пять я увидел, из-за чего пробка: столкнулисьджип-чероки и ауди, столкнулись крепко, оба в лепешку. Бараны, явно видели, чтобудет, но никто не хотел уступить, озверел народ, крови жаждет, и по хрену, чтои свою прольет…

Таких пробок насчитал четыре, и все из-за аварий, сейчас какраз свободное время между утренним и вечерним часами пик, бараны, соблюдали быправила, все добирались бы втрое быстрее.

Минут через сорок я выехал на родную площадь. На той сторонепод ярким солнцем блещет белый четырехэтажный домик, в нем наш офис. Дореволюции здесь размещалась старинная боярская усадьба, но сожгли вместе схозяевами, чудом уцелел флигель для гостей, остальное город смахнул хоть и сжалостью, но недрогнувшей дланью: нужны площади, теперь здесь Центр, чудно иподумать, что когда-то сюда ездили «из города», «из Москвы».

Дивно украшена, мелькнуло в голове. Очень емко и точносказал летописец: «Восторгаюсь русской землей, светло украшена ты, русскаяземля».

Еще издали заметил толпу с плакатами перед офисом нашейпартии. Мы их называем между собой гомосеками, хотя, конечно, гомосеки там еслии есть, то не всегда отдельными группами, правильнее называть это стадодемократами, демократы они все – точно, но гомосеками обзываться все-такилучше, ядовитее, ведь многие демократы все-таки стесняются даже стоять рядом сгомосеками, так что в самый раз клеймить этих гадов общей позорящей кликухой.

В основном молодежь, прыгают, как макаки, и потрясаютплакатами. Плакаты хорошей полиграфии, явно некие силы, как теперь принятоговорить, отпечатали, снабдили этих вьюношей с подружками и пообещали долларыза этот митинг протеста. Ну да, вот и корреспонденты вовсю щелкаютфотоаппаратами, снимают, снимают… А эти все прыгают, орут, призывают уничтожить«язву нацизма» и «раковую опухоль человечества». Вон и обязательно длинноеобъяснение на транспаранте, что «патриотизм – прибежище негодяев».

Я сделал крутой поворот и подогнал машину к железнымворотам. Еще не видел, но ощутил, как в мою сторону нацелились все телекамерыохраны. Опустив стекло, помахал рукой, зеленые ворота с металлическим звономотворились, открылся небольшой дворик, четыре машины, среди них вольво и ситроен,что значит Лукошин и Лысенко уже прибыли, а другие две довольно дорогиеяпонские машины хоть и видел пару раз, но припомнить не могу чьи.

Охранник в дверях козырнул, молодой великан арийского типа,кровь с молоком, голубоглазый, широкий в плечах, униформа трещит, едва вмещаямолодое сильное тело. Я выложил на стойку все металлическое, прошел черезметаллодетекторы, снова рассовал по карманам мобильник, диктофон, авторучку,ключи.

Мы, движение РНИ, в собственной стране как в осажденнойкрепости. Кроме явных врагов, думаю, их перечислять не стоит, понятно, нам жепротивостоит и огромная, просто необъятная масса «простого» народа. Егопериодически науськивают на «экстремистов, стремящихся столкнуть Россию впропасть», на шовинистов, националистов и вообще гадов, только антисемитизм намне шьют, ибо в глазах этого самого простого такое звучит не как обвинение, апохвала. Это словцо приберегают для обработки «интеллигенции», той толькопокажи пальцем и скажи: «антисемит», тут же начнут шарахаться, даже не удосуживаясьпроверить, так ли это, ведь проверяющий уже сам по себе начинает выглядетьподозрительно. Таким обвинениям, с точки зрения вечно трусливо-озлобленногорусского интеллигента, безопаснее верить слепо и так же слепо подчинятьсявбитым в пустые черепа рефлексам.

По коридору навстречу грузно двигается Лукошин, огромный иширокий, невероятно толстый, с выпирающим брюхом борца сумо, еще не старыймужик, но уже с бородой лопатой, волосы длинные и падают на плечи неопрятнымипрядями. Пегая борода тоже разлохмачена, на усах что-то прилипло, ну что залень в зеркало зыркнуть, все равно же перед дорогой заглядываешь в туалет… Или,как теперь входит в моду, все в лифте?

Подошел, издали протягивая мне руку, пахнуло облакомжареного лука, чеснока и мяса. Хотел даже обняться, я инстинктивно уклонился, ато еще и целоваться полезет, хотя по-русскости и почвенничеству гомосековтерпеть не может, но вот целование мужчин с мужчинами… вернее, мужиков смужиками, считает нормальным.

– Борис Борисович, – прогудел он патетически, какцерковный колокол, – я только что получил тревожное письмо от настоятеляцеркви в Усть-Камше!.. Сообщает, что местные предприниматели отхватили частьземель, исконно принадлежащих церкви.

Я сдвинул плечами.

– На это есть суд.

– Но там одна тонкость…

– Ну еще бы.

– Церковь, – пояснил он воинственным тоном и выпятилгрудь, достаточно широкую, но казалась бы еще шире, не переходи в объемистыйживот и свисающие по бокам могучие валы, такими ограждали в старинукрепости, – церковь давно не пользовалась теми землями! Да ладно, ну непользовалась, кто раньше пользовался? Те земли лет семьдесят пустовали. Затосейчас можно бы развернуть хозяйственную, как ныне говорят, деятельность,верно? Однако эти проклятые новые русские, наверняка отпетые бандиты, там что-тособираются не то строить, не то сеять… А то и питомник для скота, подуматьтолько!

Он повернулся и шел со мной рядом, нависая, как утес наВолге, что мохом оброс, над утлым челном. И хотя я совсем не утлый, новозле Лукошина каждый чувствует себя утлым. Я остановился, протянул емуруку.

– Извини, Глеб, у меня срочное дело к Диме. А эта возняс церквами – разбирайся сам, ты у нас лучший знаток в этих вопросах!

Он с разочарованным видом пожал руку, моя ладонь утонула вего потной лапище, протянул разочарованно:

– Пора бы вам, Борис Борисович, встать к церкви ближе…