В коридоре третьего этажа, все там же у открытого окна,все те же Белович, Лукошин, только место Лысенко занял Файзуллин. Все троенещадно дымят сигаретами, дым столбом, почему-то идет не в окно, а опускается кполу и тихо-тихо темной волной протискивается под дверь бухгалтерии.

Мне показалось, что оттуда доносится кашель Бронштейна, ноего заглушил веселый похохатывающий голос Бело­вича:

– Ох и нажрался я вчера!.. Не помню, как и домой добрался.Сперва бухали с Мишей и Колей, потом к нам заглянули Вадим с Наталкой, у них ссобой два коньяка, а мы уже и так тепленькие, а затем уж и не знаю как у Мишкиотыскалось в загашнике две «столичной»!.. Вадим с Наталкой куда-то делись, илито был не Вадим, а Мишка, а Наташа еще была с нами, очень веселая девка, теплаятакая и мягкая… Глеб, ты ничего не помнишь?

Лукошин мотал головой:

– Меня с вами не было, я пил в это время со своим шурином.Тот явился с одним приятелем и тремя бутылками водки…

Он тоже начал рассказывать, сколько вчера выпил и как едвадобрался до дому, я слушать не стал, просто поставил воображаемую галочку инапротив имени Лукошина. Есть житейское правило, что взрослые люди непреувеличивают, а преуменьшают количество выпитого, но у большинства мужчиностается этот комплекс подростковости: охотно рассказывают о пьянках,бахвалятся ими, словно это нечто достойное похвалы, даже преувеличивают.

Поездив по странам Европы, побывав в Штатах и на Востоке, явообще-то не видел, чтобы так вот бахвалились пьянством. Восток вообще можно неупоминать, мусульмане не пьют, но даже на гнилом Западе понимают, что порокесть порок, о нем лучше помалкивать, изживать по возможности, а когда что-тотолкает на путь греха, надо осознавать, что поступаешь нехорошо и что вообще-тов остальное время мы ни по бабам, ни в азартные игры, не упиваемся, не вытираемтуфли скатертью и не писаем в раковину для мытья рук.

Они заметили, что смотрю с осуждением, начали торопливогасить сигареты и, мы же в России, эффектными щелчками пальцем отправлятьокурки в окно. Там тротуар, дворник уберет. А здесь целых семь шагов доурны.

– Через час планерка, – сообщил я, когда они началиразбегаться. – Всем начальникам отделов – быть!

– Не опоздаем, – заверил Белович.

– Я себе даже запишу, – пообещал Лукошин, – враздел самых важных дел!

Файзуллин лишь виновато улыбнулся, испарился, стараясьсделать это так, чтобы между ним и мною оставались Белович или Лукошин.

На летучку стянулись не через час, мы же в России, а черезполтора. Пришли не все, кто должен был прийти, зато явились двое из низшегозвена. Хорошо, что пришли еще трезвыми, хотя сейчас еще утро, да и некоторыепостарались сесть подальше, чтобы выхлопы не достигали моего стола.

Планировали работу на следующий месяц, Власов привычнонажимал на усиление работы с регионами, именно там еще русскость, а столицузаполонили черножопые, не говоря уже о жидах, те даже правительством вертят какхотят, Бронштейн умело сопротивлялся, указывая на непомерные статьи расходов,мы-де не партия власти и не «Россия – это Русь!», что вроде бы воппозиции, но получает от правительства несметные средства, Белович и Лысенконапирали на возможность создания молодежных групп типа скинхедов, но «счеловеческим лицом», а Лукошин упорно переводил в план духовности ибогоизбранности русского народа.

Сквозь плотно закрытые окна пробивается шум и гам.Я бросил косой взгляд в ту сторону, сквозь полуспущенные жалюзи видно всеувеличивающуюся толпу. Прибавилось плакатов, особенно много о патриотизме,который прибежище негодяев. Написанные разным почерком и от разных групп, мерноподпрыгивают над головами, на одних это изрек Черчилль, на других –Ротшильд, а на одном стыдливо мелькнуло авторство Евтушенко.

Белович чуть приподнял жалюзи, плечи приподнялись и опустилисьв тяжком вздохе.

– Часам к шести, – произнес он, неповорачиваясь, – когда народ повалит с работы, этой дряни наберется полнаяплощадь!.. Западные СМИ растиражируют!

Власов тоже выглянул, ухмыльнулся:

– Пусть клевещут.

До Беловича не дошло, анекдотов той эпохи не знает, даже непоймет, в чем соль, взглянул на часы, предложил:

– Вызвать бритоголовых? Те им быстро рога свернут!

Бронштейн посмотрел через наши плечи, приподнявшись нацыпочки, возразил:

– Ни в коем случае!

Белович воззрился на него враждебно.

– Это почему же?.. Вам, Исаак Маркович, дела государственныене понять. Или вы тоже намереваетесь в политику, так сказать?

Бронштейн энергично помотал головой.

– Бухгалтер не может стать политиком. Исключено.

– При чем здесь бухгалтеризм?

– Для бухгалтера, – пояснил Бронштейн, – любоевысказывание может быть либо верным, либо неверным, а у политика истина где-топосередине. Я хочу спросить, а что общественность скажет? Хулиганы изРНИ напали на мирно протестующую по всем канонам свободы молодежь?И на чьей стороне будет общественное мнение?

Лукошин взглянул в мою сторону выразительно, мол, видите,Борис Борисович, этот гад своих защищает, поинтересовался густым церковнымголосом:

– А когда это бритоголовые стали нашими?

– Народ не отличает, – возразил Бронштейнрезонно. – Для него нет оттенков. Все патриотически настроенные движениядля простой русской интеллигенции – РНИ, так что мы на самом деле отвечаемза всех, хотя эти все нам и не подчинены.

Я смолчал, он прав, а Лукошин спросил так же благостно,словно причащал у аналоя заблудшую овцу:

– А что вы предлагаете, Исаак Маркович? Выйти смиреннои принять у них все требования? Согласиться выполнить все, а это значит –подняться повыше и повыпрыгивать головами вперед на асфальт?

Бронштейн подумал, сказал медленно:

– Есть у меня концы в движении геев за равные права…Нет-нет, не подумайте, у меня все в порядке, просто школьный приятель там вруководстве. Нет, он тоже не гей…

– Да и вы, Исаак Маркович, – почти пропелЛукошин, – вроде бы не совсем уж русский националист…

Бронштейн сделал вид, что не заметил подколки:

– Что, если позвоню и предложу вывести его активистов надемонстрацию протеста против русского национализма? Он, правда, оченьинтеллигентен и не желает никаких стычек, но пообещаем, что бить не будем… всмысле, я пообещаю. Зато будет много корреспондентов, приедет телевидение…

Белович спросил с интересом:

– У вас и там школьный приятель?

– Нет, – ответил Бронштейн скромно, – там у менядвое с институтской скамьи… Очень милые, кстати, люди. Интеллигентные, хоть ина телевидении. И совсем не идиоты, хоть и постоянно на работе. Словом,организуем в лучшем виде.