– Сам, сам, – повторил я.

Он остался смотреть мне вслед, а я, избегая его взгляда, безнужды толкнул дверь с надписью «Редакция РНИ». В тесной комнате с тремякомпьютерами, что накаляют воздух, как в Сахаре, расположился лицом к двериширокий, слегка оплывший, как свеча на жарком солнце, высокий человек с редкимисветлыми волосами. Перед ним монитор от Макинтоша. Я не вижу изображение,но, судя по сосредоточенному взгляду главреда, он рассматривает макет полосы,перетаскивает курсором куски текста, карикатуры, фотографии.

– Приветствую, Дмитрий, – сказал я.

Он поднялся, заулыбался, широкомордый, раскинул длинныетолстые руки. Я дал себя обнять, некоторые не могут без этого действа. Имкажется, что не прояви вот такое интимное, то как будто бы ты враг, а раз ужпрошел такое ритуальное, то очищен богами, свой. Некоторые, особенно суеверные,еще и лобызаются, прям взасос, как незабвенный Леонид Ильич, тот еще игороскопы собирал, в черную кошку и в сглаз верил так же непоколебимо, как вотДима Лысенко верит в славянское братство.

– Что-то случилось? – спросил он с участием.

– Да нет, – ответил я с досадой. – От Лукошина ктебе спрятался. Уже достал этими церквами!..

Лысенко смотрел с сочувствием, изрек:

– Больно вы мягкий, Борис Борисович. Надо уметьотбрыкиваться так, чтобы больше не липли. Даже гнилые демократы умеют, а мы,самая здоровая часть нации, тем более должны уметь говорить твердо ирешительно… если уж по дипломатическим соображениям почему-то нельзя сразу влобешник!

– Да уж, – сказал я с неловкостью. – Надо, надо…

– В лобешник?

– Да хотя бы научиться говорить «нет».

– Правда, – сказал он с опасением, – тогдаперестанете быть политиком, гм… Это те ни да, ни нет, а всегда вот так уходятот вопросов.

– Да иди ты, – сказал я с досадой. – Что свыпуском?

Он вздохнул.

– Строгаю сам и передовицы, и половину материалов. Народ унас побазарить мастера, но как до дела, сразу в кусты. То писать лень, тоберутся, но двух слов не свяжут, а править не позволяют, они же гении…А есть и такие, что на словах весь мир на уши ставят, а в газете боятсяслово сказать. Мы же фашисты, расисты, гады и все такое… Вдруг да ихпреследовать будут?

Он горестно махнул рукой, я сочувствующе промолчал. Большевсего недовольных положением русских в России, но меньше всего тех, кто заулучшение этого положения готов прищемить себе хотя бы мизинчик. Это курдыобливаются бензином и жгут себя на площадях, чеченцы ведут на таран груженныединамитом автомобили, палестинцы с поясами шахидов проникают в толпупротивника, ирландцы ведут во­оруженную борьбу с англичанами, а баски – сиспанцами, хотя, с нашей точки зрения, чего им делить, а вот русские стонут,вопят, жалуются, обвиняют, но всем хочется, чтобы кто-то другой за них всесделал, а им счастливую и сытную жизнь преподнес на блюдечке.

– Держись, – повторил я. – Должно же прийтипополнение?

Он хмыкнул:

– Разве что от скинхедов.

В коридоре Лукошина, к счастью, нет, я огляделся,вздохнул свободнее, ненавижу церковный вопрос, хотя он существует, похоже,здесь только для меня одного. Многие в РНИ в той или иной формепридерживаются формулы: православие – монархия – народность, причемправославие ставится впереди, что совсем уж нелепо в наше свободное время.

Я поднялся на третий этаж. Далеко в конце коридоравозле распахнутого окна беседуют с бумагами в руках Белович и Бронштейн. Обапохожи не на русских националистов, как вон Лукошин, а на преуспевающих молодыхэнергичных бизнесменов из Парижа или Лондона. Оба в белых с синевой рубашках, сумело подобранными галстуками, аккуратно подстриженные, чисто выбритые, сподчеркнуто европейскими лицами: длинноголовые, с высокими скулами ивыступающими подбородками, оба арийски голубоглазые, похожие, как братья,только Белович носит очки, хотя, подозреваю, все для имиджа, как говорится.Сейчас зрение легко и достаточно дешево сделать стопроцентным не только вклинике Федорова, но уже во множестве ее филиалов.

Белович показывает Бронштейну бумаги, но не тыкает пальцем встрочки, как делал бы Лукошин, а, перевернув ладонь кверху, легонькопостукивает по распечатке кончиками ногтей. При моем приближении оба повернулиголовы, в очках Беловича отразился солнечный свет, словно от зеркальных, нотолько на миг, Белович прекрасно воспитан и никогда не позволит себе надетьочки с зеркальными или темными стеклами.

Я скупо улыбнулся, их трудно застать вместе, Беловичочень обижается и переживает, когда из-за фамилии в нем подозревают еврея. Ктому же и отчество – Маркович, Василий Маркович Белович, уже охрипдоказывать, что в родной Белоруссии окончания фамилий на «ич» так же привычны,как в России на «ов», а на Украине на «енко». А имена Левко, Марко – самыераспространенные как на Украине, так и в Белоруссии…

Бронштейн – да, еврей, он и не маскируется под Ивановаили Петрова, Исаак Маркович Бронштейн – экономист, менеджер, бухгалтер,толковый работник, дело свое знает и делает с азартом. Для него РНИ –предприятие, которое должно процветать, вот и старается, чтобы с бумагами все впорядке, а то проверки идут одна за другой, эти проклятые демократы ужезадолбали, он их ненавидит больше, чем коммунистов, те в прошлом, а этипридурки здесь, жить мешают.

– Приветствую, – сказал я.

– Слава России! – ответил Белович, а Бронштейн легкосогласился:

– Да-да, слава-слава России, родине слонов и самых лучших вмире дорог!

– А что дороги? – возразил Беловичзадиристо. – Танки уже не застревают!

– Наши танки все проходимее, – согласилсяБронштейн. – Вот Борис Борисович подтвердит, он был на авиашоу в Тушине.

Белович закатил глаза под лоб, пробормотал:

– Ах, Биробиджан, Биробиджан… Многовековая мечта русскогонарода…

Бронштейн сказал обидчиво:

– Ах, ви таки антисемит?

Белович отмахнулся устало:

– Знаю-знаю, зачем вы напустили в Россию всяких черножопых!Как будто стал бы Гитлер антисемитом, если бы еще тогда в Германию понаехалостолько турок и негров, как сейчас!..

Я постоял, послушал их пикировку, поинтересовался:

– О чем спор?

– Исаак Маркович говорит, что надо делать какие-то шагивперед…

– В России? – возразил Бронштейн. –В России стремительный шаг вперед только после пинка в зад.

– Судя по рекламе, – возразил Белович, – в Россиивсего три беды: перхоть, кариес и менструация! Так из-за чего нам давать пинка?

– В России по-прежнему только две беды, –запротестовал Бронштейн, – дураки и… дуры! Хотя, конечно, как все дураки,оптимисты. Только в России каждую пятницу в газетах печатают крупно объявлениео конце света и мелким шрифтом печатают под ним программу передач на будущую неделю.