– Нет, Геральт, не прекращу. Ты же хочешь знать, чтопроизошло там, на Холме. Так слушай – были гул и пламя, были огненные стрелы иразрывающиеся огненные шары, были рев и грохот, а я вдруг оказалась на земле,на какой-то куче тлеющего, дымящегося тряпья, и неожиданно поняла, что эта кучатряпья – Йойоль, а рядом то ужасное, то тело без рук и ног, которое так жуткокричит, – Коралл. И я думала, что кровь, в которой я валяюсь, это кровьКоралл. Но это была моя собственная кровь. И когда я увидела, что со мноюсделали, я начала выть, выть, как побитый пес, как незаслуженно обиженный ребенок…Оставь меня! Не бойся, я не расплачусь. Я уже давно не девочка из башенки вМариборе. Я, черт побери, Трисс Меригольд. Четырнадцатая Полегшая под Содденом.Под обелиском на Холме четырнадцать могил, но только тринадцать тел. Тебяудивляет, что такое могло случиться? Большинство трупов было невозможнораспознать по их кускам, да никто и не разбирал. Живых тоже трудно былопересчитать. Из тех, кто меня хорошо знал, в живых осталась только Йеннифэр, аЙеннифэр ослепла. Другие знали меня мимолетно, обычно узнавали по прекраснымволосам. А их-то, черт побери, уже не было!

Геральт крепче обнял ее. Она уже не пыталась его оттолкнуть.

– Для нас, уцелевших, не пожалели самых действенныхчар, – глухо продолжала она, – заклинаний, эликсиров, амулетов иартефактов. Не было ничего такого, чего бы не отдали для покалеченных героев сХолма, нас вылечили, подлатали и вернули прежнюю внешность, волосы и зрение.Почти не видно… следов. Но я уже никогда не надену декольтированного платья,Геральт. Никогда.

Ведьмак молчал, молчала и Цири, которая беззвучнопроскользнула в холл и задержалась на пороге, ссутулившись и скрестив руки нагруди.

– Поэтому, – помолчав, сказала чародейка, –не говори мне о мотивации. Прежде чем мы встали на том Холме, Капитул простосказал: «Так надо». Чья это была война? Что мы там защищали? Землю? Границы?Людей и их халупы? Интересы королей? Влияние и доходы чародеев? Порядок отХаоса? Не знаю. Но защищали, ибо так было надо. И если понадобится, я встану наХолме снова. Потому что если я этого теперь не сделаю, значит, тогда все быловпустую.

– Я встану рядом с тобой! – тоненько крикнулаЦири. – Вот увидишь, встану! Нильфгаардцы заплатят мне за бабушку, за все…Я не забыла!

– Тихо, – проворчал Ламберт. – Не встревай вразговоры старших.

– Еще чего! – топнула ножкой девочка, и глаза унее загорелись зеленым огнем. – Думаете, зачем я учусь драться мечом? Хочуубить его, того черного рыцаря, того, с крыльями на шлеме, за то, что он сомной сделал, за то, что я так боялась! И я его убью! Для этого и учусь!

– Значит, теперь учиться перестанешь, – сказалГеральт голосом, с холодностью которого могли бы поспорить стены КаэрМорхена. – Пока не поймешь, что такое меч и чему он должен служить в рукеведьмака, не возьмешь его в руки. Ты учишься не для того, чтобы убивать и бытьубитой. Ты учишься убивать не из страха и ненависти, а для того, чтобы уметьспасать жизнь. Свою и чужую.

Девочка закусила губы, дрожа от возбуждения и злобы.

– Поняла?

Цири резко вскинула голову.

– Нет!

– Значит, не поймешь никогда. Выйди.

– Геральт, я…

– Выйди.

Цири развернулась на пятках, несколько секунд стояла внерешительности, словно ожидая чего-то невозможного. Потом быстро побежала полестнице. Было слышно, как хлопнула дверь.

– Слишком резко, Волк, – сказал Весемир. –Слишком уж резко. И не следовало этого делать в присутствии Трисс.Эмоциональные связи…

– Не говори мне об эмоциях! Я сыт по горло болтовней обэмоциях!

– Почему же? – насмешливо и холодно проговорилачародейка. – Почему, Геральт? Цири – нормальный ребенок. Она нормально всечувствует, воспринимает эмоции естественно, принимает их такими, каковы они вдействительности. Ты, разумеется, этого не понимаешь и удивляешься. Тебяпоражает и раздражает то, что кто-то может испытывать нормальную любовь,нормальную радость, нормальный страх, боль и обиду, нормальную ненависть инормальную печаль. Что именно холодность, отстраненность и безразличие считаетненормальными. О да, Геральт, тебя это раздражает, раздражает до такой степени,что тебе в голову лезут мысли о подземельях Каэр Морхена, о Лаборатории, опокрытых пылью бутылях с мутагенными отравами…

– Трисс! – крикнул Весемир, глядя на побелевшеелицо Геральта.

Но чародейка не позволила себя прервать, она говорила всебыстрее, все громче:

– Кого ты намерен обмануть, Геральт? Меня? Ее? А может,самого себя? Может, не хочешь подпустить к себе правду, правду, котораяизвестна всем, кроме тебя? Может, не хочешь признать тот факт, что эликсиры иТравы не забили в тебе эмоции и человеческие чувства! Ты забил их в себе сам!Ты сам! Но не пытайся убивать их в этом ребенке!

– Молчи! – крикнул ведьмак, вскакивая состула. – Молчи, Меригольд. – Он отвернулся, бессильно опустил руки,потом тихо сказал: – Извини, Трисс. Прости.

Он быстро направился к лестнице, но чародейка мгновенновскочила, подбежала к нему, обняла.

– Ты уйдешь не один, – шепнула она. – Я непозволю тебе оставаться одному. Не сейчас.

Они с самого начала знали, куда она побежала. Вечером шелмелкий, мокрый снег. Он затянул подворье тонким, идеально белым покрывалом, накотором остались следы ног.

Цири стояла на самом верху разрушенной стены, неподвижнаякак статуя. Меч она держала так, что гарда оказалась на уровне глаз. Пальцылевой руки легко касались эфеса.

Увидев их, девочка прыгнула, закружилась в пируэте, мягкоопустившись в такой же, но зеркальной позиции.

– Цири, – сказал ведьмак. – Пожалуйста,спустись.

Казалось, она не слышит. Не пошевелилась, даже не дрогнула.Однако Трисс видела, как свет луны, отброшенный клинком на ее лицо, сверкнулсеребром на струйках слез.

– Никто у меня меча не отберет! – крикнулаона. – Никто! Даже ты!

– Спустись, – повторил Геральт.

Она вызывающе тряхнула головой, а в следующий моментпрыгнула снова. Плохо укрепленный кирпич с грохотом выскользнул у нее из-подноги. Цири покачнулась, попыталась удержать равновесие. Не смогла.

Ведьмак прыгнул.

Трисс подняла руку, раскрыла рот, чтобы произнести формулулевитации. Но знала, что не успеет. Знала также, что Геральт тоже не успеет.Это было невозможно.