– Босс Эджкум! – позвал он опять. На этот раз настойчивее. –Мне нужно поговорить с вами.

Я повернулся к нему, думая, что все нормально, разговаривать– наша работа. И все время старался не дрожать, потому что лихорадка перешла возноб, иногда так бывает. Горело только одно место: пах, словно его разрезали,набили горячими углями и зашили снова.

– Ну, говори, Джон Коффи, – Я старался говорить легко испокойно. Впервые за время пребывания Коффи в блоке "Г" я увидел, чтоон на самом деле здесь, действительно среди нас. Нескончаемый поток слез изуголков глаз впервые прекратился, и я понял, что он видит того, на кого сейчассмотрит, – мистера Пола Эджкума, старшего надзирателя блока "Г", а нето место, куда бы хотел вернуться, чтобы исправить тот чудовищный поступок,который совершил.

– Нет, – сказал он. – Вы должны войти сюда.

– Сейчас, понимаешь ли, я не могу этого сделать. – Ястарался все еще удержать легкий тон. – По крайней мере в настоящий момент. Яодин сейчас здесь, а ты пре-восходишь меня по весу тонны на полторы. Мнехватило уже одной потасовки на сегодня. Так что давай просто поговорим черезрешетку, если тебе все равно, и...

– Пожалуйста! – Он так крепко сжал прутья решетки, чтопобелели суставы и ногти. Лицо удлинилось и приняло страдальческое выражение, вглазах застыла тревога, ко-торую я не мог понять. Помню, я подумал, что, может,и понял бы, не будь так болен, и от этой мысли мне стало легче с нимразговаривать. Если ты знаешь, что человеку нужно, то чаще понимаешь и самогочеловека.

– Пожалуйста, босс Эджкум! Вам нужно войти ко мне!

«Ничего более неразумного не слыхивал», – подумал я, а потомощутил нечто еще более безумное: я это сде-лаю. Я снял ключи с пояса и сталискать ключ от камеры Джона Коффи. Он мог бы взять меня одной левой и лег-кобросить через колено, даже когда я здоров, а сегодня был не тот момент. Но всеравно я решил к нему войти. Сам, один и меньше чем через полчаса посленаглядной демонстрации того, к чему могут привести халатность и тупость приработе с осужденными убийцами, я собирался открыть камеру этого черноговеликана, зайти в нее и сесть с ним рядом. Если меня обнаружат, я потеряюра-боту, даже если он ничего плохого не сделает, и вот я все равно готов на этопойти.

Остановись, говорил я себе, пора остановиться, Пол. Но неостановился. Я открыл верхний замок, потом нижний, затем отодвинул дверь всторону.

– Эй, начальник, а ты хорошо подумал? – произнес Делакруатаким тревожным и дрожащим голосом, что при других обстоятельствах я бызасмеялся.

– Занимайся своим делом, а в своих я уж разберусь как-нибудьсам, – сказал я, не оглянувшись. Мой взгляд был прикован к глазам Джона Коффи,да так, словно прибит гвоздями. Похоже на гипноз. Мой голос доносился до меня,словно издалека, отдаваясь гулким эхом. Черт возьми, наверное, я былзагипнотизирован, – Ты ложись, отдохни.

– Боже, здесь все с ума посходили, – дрожащим голосомзапричитал Делакруа. – Мистер Джинглз, лучше бы меня поджарили, чтоб этого невидеть!

Я вошел в камеру Коффи. Он отошел, пропуская меня. Потомснова подошел к койке – она приходилась ему по икры, вот какой он был высокий –и сел. Сел и похлопал рукой по матрасу рядом с ним, потом обнял меня за плечи,словно мы сидели в кино и я был его девушкой.

– Чего тебе надо, Джон Коффи? – спросил я, все еще глядя вего глаза – печальные и серьезные.

– Просто помочь. – Он вздохнул, как человек при-нимающийсяза работу, которую не очень-то хочется де-лать, а потом положил свою ладонь мнена пах в области лобковой кости.

– Эй!– закричал я. – Убери свою мерзкую руку...

И тут меня словно током ударило, сильно, но не больно. Ядернулся на койке и согнулся, вспомнив, как старик Тут-Тут кричал, что онжарится и что он – жареный индюк. Я не ощущал ни жара, ни электротока, но насекунду мир потерял цвет, словно его выжали и он запотел. Я видел каждую пору налице Джона Коффи, я видел все сосуды его пристальных глаз, я видел маленькуюцарапинку у него на подбородке. Я чувствовал, что мои пальцы сжимают воздух, аступни барабанят по полу.

Потом все прошло. И моя «мочевая» инфекция тоже. И жар, ипульсирование в паху исчезли вместе с лихорадкой. Я еще ощущал испарину, покапот испарялся с кожи, я чувствовал его запах, но вот прошла и она.

– Что там такое? – пронзительно кричал Делакруа. Его голосдолетал издалека, но, когда Джон Коффи наклонился вперед, отведя взгляд от моихглаз, голос французика вдруг стал яснее. Словно из ушей у меня вытащили вату. –Что он делает?

Я не ответил. Коффи перегнулся вперед, лицо егоперекосилось, шея раздулась. Глаза почти вылезли из орбит. Он напоминалчеловека, подавившегося куриной косточкой.

– Джон! – Я похлопал его по спине: больше ничего не смогпридумать. – Джон, что с тобой?

Он вздрогнул под моей рукой и издал неприятный утробныйзвук, словно его сейчас стошнит. Он открыл рот так, как иногда делают лошади:зубы оскалены в презрительной усмешке. Потом, разжав зубы, он выдохнул облачкомелких черных насекомых, похожих на мошек или комаров. Они яростно закружилисьмежду его коленей, стали белыми, а потом исчезли.

Внезапно тяжесть ушла из нижней части моего живота, какбудто все мускулы там превратились в воду. Я прислонился спиной к каменнойстенке камеры Коффи. Помню, что повторял снова и снова имя Спасителя: Христос,Христос, Христос, а еще помню, как подумал о том, что из-за лихорадки у менябред.

А потом я услышал, что Делакруа зовет на помощь, он кричалвсему миру, что Джон Коффи меня убивает, вопил во всю мощь своих легких. Коффии правда наклонился надо мной, но лишь для того, чтобы убедиться, что со мнойвсе хорошо.

– Дэл, заткнись, – проговорил я, поднимаясь. Я ожи-дал, чтоболь пронзит мои внутренности, но ничего не случилось. Я чувствовал себя лучше.В самом деле. На секунду у меня закружилась голова, но головокружение прошлоеще до того, как я протянул руку и схватился за прутья решетки на двери вкамеру Коффи. – Со мной все в порядке.

– Выходите оттуда скорее, – сказал Делакруа таким тоном,каким нервные пожилые женщины велят ребенку «слезть с этой яблони». – Вамнельзя находиться там, когда на блоке никого нет.

Я посмотрел на Джона Коффи, который сидел на койке, положивсвои огромные руки на колени. Джон Коффи взглянул на меня. Для этого емупришлось лишь слегка приподнять подбородок.

– Что ты сделал, парень? – спросил я тихо. – Что ты со мнойсделал?

– Помог. Я ведь помог вам, правда?

– Да, наверное, но как? Как ты мне помог?