Он покрутил головой: направо, налево, назад. Коффи не знал,как он помог (как вылечил), а его простецкое лицо говорило о том, что емунаплевать, как это получилось, все равно что мне было безразлично, каковамеханика бега, когда я шел первым последние пятьдесят метров двухмильногозабега в честь Дня Независимости. Я хотел спросить, откуда он узнал, что яболен, но не стал, потому что в ответ получил бы точно такое же отрицательное движениеголовой. Где-то я вычитал фразу, которую все время помню: что-то про «загадку,окутанную тайной». Именно это и представлял собой Джон Коффи, и спать по ночамон мог только потому, наверное, что ему было все равно. Перси называл его«идиот», жестоко, но не так далеко от истины. Наш великан знал свое имя, знал,что оно пишется иначе, чем напиток, и это все, что ему хотелось знать.

И, словно подчеркнув это мне еще раз, он намеренно покачалопять головой, потом лег на койку, положив сло-женные ладони под левую щеку,как подушку, и отвер-нулся к стене. Ступни его свисали с койки, но его этонисколько не волновало. Рубашка на спине задралась кверху, и я увидел шрамы,исполосовавшие кожу.

Я вышел из камеры, закрыл замки, потом посмотрев наДелакруа, который, вцепившись руками в прутья решетки, глядел на меня сбеспокойством. А может, даже со страхом. Мистер Джинглз восседал у него наплече, и его светлые усики шевелились.

– Что этот черный человек делал с тобой? – прошепталДелакруа. – Это что у него, амулет? Он приложил к тебе амулет? – Странныйфранцузский акцент рифмовал «амулет» и «туалет».

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Дэл.

– Понимаешь, черт бы тебя побрал! Посмотри на себя! Весьпеременился! Даже походка изменилась, босс!

Наверное, и вправду моя походка стала другой. Я не ощущалболи в паху, чувствуя вместо этого умиротворение, близкое к восторгу, – тот,кто хоть раз страдал от сильной боли, а потом выздоровел, понимает, о чем речь.

– Все в порядке, Дэл, – настаивал я. – Джону Коффи простоприснился кошмарный сон, вот и все.

– Он колдун с амулетом! – с горячностью произнес Делакруа.На верхней губе у него выступили капельки пота. Дэл не так много видел, но емухватило, чтобы перепугаться до смерти. – Он приносит несчастье.

– Почему ты так думаешь?

Делакруа взял мышонка на ладонь. Он прикрыл его другойладонью и поднес к своему лицу. Потом вынул из кармана кусок розового мятноголеденца. Протянул его мышонку, но тот сначала не обратил на леденец внимания, авытянул шею, принюхиваясь к дыханию человека, словно вдыхая аромат цветов. Егобусинки-глаза были полуприкрыты и на мордочке написано выражение восторга,Делакруа поцеловал его в носик, и мышонок позволил себя поцеловать. Потом онвзял предложенный кусочек леденца и принялся жевать. Делакруа смотрел на негонесколько секунд, затем перевел взгляд на меня. И я сразу понял.

– Тебе мышонок сказал, – произнес я. – Так?

– Oui.

– Так же, как прошептал свое имя?

– Да, он шепнул его мне на ухо.

– Ложись, Дэл, – предложил я. – Отдохни. Все эти шептанья,наверное, тебя утомили. – Он сказал что-то еще, должно быть, осудил за то, чтоне верю ему. Его голос снова долетал как бы издалека. А когда я вернулся кстолу дежурного, мне казалось, что я не иду, а плыву или вообще это камерыплывут мимо меня с обеих сторон, передвигаясь на потайных колесах.

Я хотел было сесть, как обычно, но на полпути мои колениподкосились, и я свалился на голубую подушку, которую год назад Харри принес издома и положил на сиденье. Если бы стул стоял чуть дальше, я плюхнулся бы прямона пол, не успев сосчитать до трех.

Вот так и сидел, не ощущая никакой боли в паху, где ещедесять минут назад горел лесной пожар.

«Я помог вам, правда?» – сказал Джон Коффи, и это было правдой,мое тело это подтверждало. Но умиротворения в моей душе не наступило. Этому онсовсем не помог.

Мой взгляд упал на стопку бумаг под жестяной пепельницей науглу стола. На верхней стояло: «Отчет по блоку», а где-то посередине былаграфа, озаглавленная «Отчет о необычных происшествиях». Я заполню ее вечером,когда начну составлять рапорт о ярком и шумном прибытии Вильяма Уортона. Нонужно ли рассказывать, что произошло со мной в камере Джона Коффи? Япредставил, как беру карандаш" тот, чей кончик всегда облизывал Брут, ивывожу одно слово крупными прописными буквами: ЧУДО.

Это, наверное, выглядело смешно, но вместо того, что-быулыбаться, я вдруг почувствовал, что сейчас заплачу. Я закрыл лицо руками,прижав ладони ко рту, чтобы сдержать рыдания: мне не хотелось опять пугатьДэла, когда он только-только начал успокаиваться. Но рыданий не было, как небыло и слез. Через несколько секунд я отнял руки от лица и сложил их на столе.Не знаю, что я чувствовал, но в моей голове жила единственная ясная мысль, чтобыникто не вернулся в блок, пока я не возьму себя в руки. Я боялся того, что онисмогут увидеть на моем лице.

Я придвинул к себе бланк отчета. Я хотел подождать, покауспокоюсь, чтобы написать о том, как мой последний «проблемный ребенок» чуть незадушил Дина Стэнтона, но бюрократические штуки вполне мог заполнить сейчас. Ябоялся, что мой почерк тоже будет смешным – дрожащим, но писал, как обычно.

Через пять минут я положил карандаш и пошел в туалет рядом смоим кабинетом. В общем-то, не сильно

и хотелось, но, думаю, мне не терпелось проверить, что жеслучилось со мной! Стоя в ожидании, когда потечет, я предчувствовал, что будетбольно, как утром, когда казалось, будто из меня выходят мелкие осколки стекла,и то, что он сделал, в конце концов окажется всего лишь гипнозом, простовременным облегчением.

Боли я не почувствовал, а моча оказалась чистой, безпризнаков гноя, Я застегнул брюки, потянул за цепочку и вернулся к столудежурного продолжать работу.

Я знал, что произошло. Наверное, знал это даже тог-да, когдапытался убедить себя, что был под гипнозом. Я получил исцеление, настоящее,чудесное, от Всемогу-щего Бога. Еще мальчиком, посещая всякие баптистские илипятидесятницкие церкви, которые почитались моей матерью и сестрами в определенныймесяц года, я на-слушался разных историй о чудесных исцелениях. Не все япринимал на веру, но многим людям верил. Один из них – мужчина по имени РойДелфинс, живший непо-далеку от нас со своей семьей, когда мне было лет шесть.Делфинс случайно отрубил топором пальчик своему ма-ленькому сыну, когда тотнеосторожно положил руку на полено, которое держал, помогая отцу рубить дрова.Рой Делфинс сказал, что почти протер ковер коленями в мо-литвах осенью и зимой,а весной пальчик прирос снова. Даже ноготь стал расти. Я поверил Рою Делфинсу,когда тот свидетельствовал об этом во время празднования в четверг вечером. Втом, что он говорил, чувствовалась неподдельная искренность; он стоял, засунувруки в кар-маны комбинезона, и не поверить ему было невозможно. Когда палецначал прирастать, его сначала покалывало, палец не давал спать ночью, говорилРой Делфинс, но он знал, что это божественное покалывание, и терпел, МолитесьИисусу, Отче наш, сущий на Небесах.