- А чем она тебе не понравилась?

- Ну... - Муся слегка помялась. - Не она сама, нет, онаочень славная девушка. Но тот факт, что ее знает этот твой Маслов, с однойстороны, и она знает человека, связанного с криминалом, с другой стороны, менянасторожил. Нельзя быть доверенным лицом, которое много знает и при этом ни вчем не участвует. Понимаешь? Так просто не бывает. Либо человеку доверяют,потому что он замазан, либо он просто ничего существенного не знает и вся егоякобы ценная информация - на самом деле полная туфта. Ты - мой автор номеродин, Корин, я должна тебя оберегать, а твоя Вероника показалась мне пороховойбочкой, на которой ты сидишь с зажженной сигаретой. Вот и все.

- Ты говорила мне о своих соображениях тогда, воФранкфурте?

- Естественно. Я же должна была тебя предостеречь.

- А я что?

- Как всегда, ничего. У тебя уже горели глаза, и тывесь, с позволения сказать, дымился. Ты меня слушал и принимал к сведению моемнение, но не слышал. Ты продолжал с ней встречаться, но насчет поездки в Кельнвполне мог и соврать, с тебя станется.

Вот, стало быть, как! Я хотел задать Мусе еще массу вопросово женщине, в которую влюбился в октябре минувшего года, но после таких словстал испытывать неловкость. Ладно, придет время - сам все узнаю, либо памятьвернется, либо встречусь с Вероникой осенью во Франкфурте, куда поеду вместе сМусей на очередную ярмарку. Может быть, именно эта незнакомка с серыми глазамии станет тем детонатором, при помощи которого взорвется и рухнет стена,намертво отгородившая от меня целый кусок моей жизни. Если мне не помогаетзнание о фактах, то, возможно, мою память встряхнут чувства?

* * *

К своему дню рождения я пришел с хорошим настроением идоработанной фабулой нового романа. Правда, обилие систематизированиеизложенного и, судя по наличию фабулы, хорошо обдуманного материаласвидетельствовало о том, что всю весну до момента аварии работал я оченьплотно. Зачем же я дал матушке обещание начать книгу о Верочке? Ответов моглобыть только два, один из них устраивал меня больше, другой - меньше. Тот ответ,который мне нравился, состоял в том, что маман меня банально обманула,воспользовавшись тем, что я все равно ничего не помню и на этом благодатномфоне мне можно внушить все, что угодно. Я имею в виду: что ЕЙ угодно. А ей, стех пор, как похоронили Верочку, было угодно только одно, и об этом своемжелании она мне неоднократно заявляла то в форме просьбы, то в форметребования, порой переходящего в прямой шантаж с угрозами наложить на себя рукиили впасть в тяжелую нервно-психическую болезнь. И ничего такого особенного вмоей жизни не происходило, что заставило бы меня поддаться на ее уговоры, янапрасно ищу подводные камни в своем недавнем прошлом, там все тихо, мирно испокойно.

Второй же вариант ответа, если принять его за основу, менявесьма и весьма тревожил. Если матушка сказала правду, то почему при такойинтенсивной работе над новым романом я пообещал, что немедленно возьмусь закнигу о Верочке? Ведь я же понимал, что не могу этого сделать, я не умеюработать над двумя вещами одновременно. Я что же, передумал делать книгу омилиционерах? Решил бросить начатое дело, в которое уже вложено немало труда?Возможно. Но для этого нужны были веские основания. Какие? Я чего-то испугался?Мне угрожали? Требовали, чтобы я не писал этот роман? Такое могло случиться, ия, совершенно точно, никому не сказал бы об этом, даже Мусе. Не стал быпризнаваться, что я чего-то испугался, струсил. Просто солгал бы, чтопередумал, что мне это перестало быть интересным, что не чувствую куража,который мне необходим, чтобы написать книгу на одном дыхании. Я точно знаю, чтолюбая книга читается именно так, как пишется. И на одном дыхании, взахлебчитаются только те книги, которые так и создавались.

Однако мысль о том, что матушка меня обманула, казалась мнеболее правильной, ведь я уже сказал, что материалы выглядели как плодписательской фантазии и не содержали никаких конкретных разоблачений. Ай даматушка, ай да Ольга Андреевна! Не мытьем - так катаньем решила заставить менясделать то, от чего я все время уворачиваюсь.

У меня даже на секунду не возник вопрос: а что теперь с этимделать? Разумеется, ничего. Не устраивать же разборки с маман, тем более что уменя нет в руках никаких конкретных аргументов, подтверждающих, что она лжет.Что бы я ни сказал, она ответит, что это было, но я этого не помню, а онапомнит. И весь разговор. Я не смогу доказать ей свою правоту, а ее позицию мнеопровергать нечем. Так что оставим все как есть, будем любящим и послушным (вмеру разумного, конечно) сыном, и никаких выяснений отношений. И потом, надоиметь в виду, что остается пусть крохотная, но все-таки вероятность второговарианта, о котором мне даже думать не хочется.

Не хочется - и не буду. Буду лучше думать о приятном,например, о том, что к дню рождения пришел еще с одним достижением, касающимсямоей физической формы. Страшно люблю я это славное маленькое слово"чуть"! С каждым днем весы показывают чуть меньше, пульс во времязанятий чуть ниже, скорость чуть выше, время работы на каждом тренажере - чутьбольше. А в результате мышцы стали осязаемо крепче, с талии и живота слезлинахально пустившие корни два килограмма рыхлого отвратительного жира, авыражение лица стало чуть другим. Сперва я на этот последний факт внимания необратил, точнее - вовсе и не заметил его, и только после сцены в столовой,когда я позволил себе наглость дать отпор Чертополоху, я спохватился. Никогда ятак не вел себя, никогда так не разговаривал с людьми. Что же это со мнойтакое? Не переставая удивляться самому себе, я в очередной раз подошел кзеркалу в ванной, чтобы полюбоваться ставшим слишком свободным поясом джинсов,и вот тут-то и заметил это "нечто".

Будучи закоренелым материалистом, взращенным на воинствующематеизме времен развитого социализма, я был и остаюсь убежден в том, чтовыражение глаз человека не является отражением состояния его души, котораячерез эти самые глаза выпускает наружу некие нематериальные флюиды. Вся этапоэтическая чушь мне претит. То, что мы называем выражением глаз, есть всеголишь наше восприятие верхней части лица человека, на которой расположеныглазные яблоки в окружении век и морщин, как мимических, так и естественных.Веки, морщины и светотени образуют некоторый рисунок, который в нашем забитомвложенными с детства стереотипами мозгу ассоциируется с понятиями "добрый","хитрый", "твердый", "веселый" и прочее. Вот ивсе, и никаких мистических флюидов. И что-то такое малюсенькое, совсем почтинезаметное произошло со светотенями на моем лице. Что именно - не знаю, нопосле довольно жестких слов, произнесенных в адрес Павла Петровича, я понял,что что-то во мне изменилось. Пока чуть-чуть. Интересно, что будет дальше? Моиизменения на этом закончатся или это лишь начало бурного и необратимогопроцесса?

Говорят, что человеческие эмбрионы воспринимают эмоциивынашивающих их матерей, и поэтому нежеланные дети, от которых хотелиизбавиться, впоследствии (если им, конечно, удается все-таки родиться) не любятсвой день рождения. Если верить этой теории, то нет никаких сомнений: я былжеланным ребенком. Ну не зря же я так люблю свой праздник!